JК
А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии :: Анненский Иннокентий
Страница: 21 из 52Кто поверит, что классический «Призыв» написан, когда поэту было 17 лет, а «Сон» [106] — 18-летним юношей?
Беспредметное молодое чувство мелькает в ранней антологии Майкова очень редко и мимолетно, в виде желанья бури и тревог, и воли дорогой [107] или воззвания:
О! дайте мне весь блеск весенних гроз
И горечь слез, и сладость слез! [108]
Стихийные эмоции заслоняются в октавах Майкова образом, барельефом, [109] рисунком или тем искусственным эпикуреизмом, который позже он воспел в Люции, осудил в Деции [110] и забыл на склоне дней.
Наиболее живым и естественным является общение с античным миром в «Очерках Рима» (1843–1847), «Камеях» (1851–1857) и неаполитанском альбоме (1858–1859), а особенно в первых двух группах.
В «Очерках Рима» картины современного города и красота природы, людей и жизни, которую поэт наблюдал сам, мешается с красотой античного мира, которая живей и осязательней грезится поэту в этой обстановке. Эпикуреизм из поэтической схемы делается уже конкретным предметом наблюдения, конечно, в элементарных грубых формах у различных Lorenzo и Pepino. [111] С другой стороны, появляются эскизы тех фигур, положений, контрастов, которые позже надолго сделаются центром поэзии Майкова: назревают его «Три смерти», «Два мира».
Мы находим в названном цикле два этюда к «Трем смертям». В 1845 г. в пьесе «Древний Рим» [112] еще нет и речи не только о контрасте Деция с Лидой и Марцеллом, [113] но и о контрасте между Люцием и Сенекой. [114]
Гордый римский патриций, взращенный республикой, еще царит нераздельно над душой поэта.
Ниже его, где-то совсем внизу, поэту являемся мы,
Сыны печальные бесцветных поколений,
Мы, сердцем мертвые, мы, нищие душой…
Пьеса заканчивается завещанием Люциева прообраза.
Беспредметное молодое чувство мелькает в ранней антологии Майкова очень редко и мимолетно, в виде желанья бури и тревог, и воли дорогой [107] или воззвания:
О! дайте мне весь блеск весенних гроз
И горечь слез, и сладость слез! [108]
Стихийные эмоции заслоняются в октавах Майкова образом, барельефом, [109] рисунком или тем искусственным эпикуреизмом, который позже он воспел в Люции, осудил в Деции [110] и забыл на склоне дней.
Наиболее живым и естественным является общение с античным миром в «Очерках Рима» (1843–1847), «Камеях» (1851–1857) и неаполитанском альбоме (1858–1859), а особенно в первых двух группах.
В «Очерках Рима» картины современного города и красота природы, людей и жизни, которую поэт наблюдал сам, мешается с красотой античного мира, которая живей и осязательней грезится поэту в этой обстановке. Эпикуреизм из поэтической схемы делается уже конкретным предметом наблюдения, конечно, в элементарных грубых формах у различных Lorenzo и Pepino. [111] С другой стороны, появляются эскизы тех фигур, положений, контрастов, которые позже надолго сделаются центром поэзии Майкова: назревают его «Три смерти», «Два мира».
Мы находим в названном цикле два этюда к «Трем смертям». В 1845 г. в пьесе «Древний Рим» [112] еще нет и речи не только о контрасте Деция с Лидой и Марцеллом, [113] но и о контрасте между Люцием и Сенекой. [114]
Гордый римский патриций, взращенный республикой, еще царит нераздельно над душой поэта.
Ниже его, где-то совсем внизу, поэту являемся мы,
Сыны печальные бесцветных поколений,
Мы, сердцем мертвые, мы, нищие душой…
Пьеса заканчивается завещанием Люциева прообраза.