Бальмонт-лирик   ::   Анненский Иннокентий

Придется ли говорить о судьбе русских стихов с 40-х годов и до конца века? Я не будууже поминать всех этих Крешевых, [5] Грековых [6] и скольких еще, которые отцветали, не успевши расцвесть, но такие поэты, как Случевский [7] и Кусков, [8] начавши писать в юности, должны были, в силу внешних обстоятельств, замолкать на десятки лет до преклонного возраста. А рядом процветали стихи Шеллера [9] и Омулевского [10] и все эти забытые теперь с сербского, из Петефи, [11] из Ларры [12] — мимоходом, никогда не писавшего стихов.

Вы помните, конечно, что Писарев одобрял поэзию Майкова. Но каково было это одобрение? Базаров видел в довольно смело выраженном эпикуреизме тогда еще молодого Майкова законное заявление о требованиях организма. Хороша, подумаешь, поэзия!

Говорить ли о судьбе Алексея Толстого, которого начинают понимать лишь через 30 лет после его смерти, о только что собранной сокровищнице Фета, о Тютчеве, которого знают только по хрестоматии Галахова; [13] о поэзии Полонского, этой растрепанно-яркой комете нашей литературы?

Если бы кто-нибудь сделал для нее хоть то, что покойный поэт сделал для Бенедиктова. [14]

Да что я говорю о судьбе наших di minores, [15] когда исследование сто летнего Пушкина после всех памятников, обедов и речей начато только вчера академиком Коршем, [16] и если хоть несколько известно в литературе, то лишь благодаря своему анекдотическому поводу. [17] Эстетизм силою обстоятельств сроднился в нашем сознании с нераскаянным барством, и только история разберет когда-нибудь на досуге летопись его многострадальности.