Цена жестокости   ::   Кондратьев Вячеслав Леонидович

Людей еще не успели научить молчанию, а потомуони кричали на всю улицу "Граждане! Нас везут расстреливать! Помогите, люди!" Под эти предсмертные крики прошли мои первые годы. Может, это запечатлелось как-то в младенческой душе и теперь вот до сих пор отзывается так же, как строки из дневников В Г Короленко. О тех казнях на кладбище он напишет так "Сажали на доску, перекинутую над вырытой могилой, и стреляли. Приговоренные просили расстрелять их по-обычному, по-старому и дать возможность проститься с родными. Отказано..."

Ну, а отрочество мое прошло в деревне, коллективизация катилась на моих глазах. Конечно, я был сторонним наблюдателем, но этот кошмар - выброшенный на улицу скарб, плач детей, стоны стариков, потерянные, побелевшие лица . А вокруг какая-то пьяная деревенская шпана, злорадствующая, старающаяся ухватить что-то из разбросанных вещей, и робкие сочувствующие взгляды соседей, гадающих, не наступит ли для них такой же час, - все это запомнилось на всю жизнь. Среди детей "раскулаченных" были и мои друзья-товарищи, с ними гонял я лошадей в ночное, ходил по грибы, купался, играл в "бабки"...

Реальная жизнь и ее отражение в прессе вошли в противоречие для меня уже с тех лет. Потому, наверное, и газетным кампаниям тридцать четвертого, тридцать седьмого годов, вакханалии вокруг "врагов народа" я уже не очень доверял. Сыграло тут роль, видимо, и то, что среди шестидесяти арестованных сослуживцев отца было несколько человек, которых я знал с детства.