JК
Черный дом :: Петухов Юрий
Страница: 102 из 121Там убивали затравленных, обложенных со всех сторон героев России, подлинно Русских людей, вставших на защиту Отечества… а я ничем не мог им помочь. Это было невыносимо.
И я быстро пошел назад, уже в который раз, расталкивая вопящую восторженную толпу, что стремилась к месту бойни, распихивая алчущих крови и зрелищ.
Не помню, как я добрался до дому — в самом мрачном, подавленном состоянии. Мать сидела в кресле — отекшая, белее мела. Надо было брать трубку и набирать «ОЗ». И я уже стал это делать. Но она закричала:
— Нет! Я завтра к врачу сама пойду, кардиограмму снимать! Она же сказала…
— Она сказала… — начал я зло, но осекся. Больные цепляются за врачей-палачей, им больше уцепиться не за что, это их надежда — и нельзя ее отнимать.
Я долго возился с матерью, выспрашивал, шупал пульс — он не превышал тридцати ударов в минуту — искал какие-то таблетки. Меня ругали за бездушие и черствость. И до того было погано и муторно на душе, что хоть в петлю лезь. Но нет, рано еще! Я провалился в черную пропасть кошмарных, тяжких снов. И пребывал в ней до самого утра.
И это утро явилось солнечным и чистым, хотя Бог и отвернулся от России и русских. Теперь Он озарял небесным светом других. Голова гудела, ноги болели, ныли позавчерашние ушибы и ссадины. Но меня тянуло туда, к братской могиле Черного Дома. И я не мог бросить мать. А она собиралась в поликлинику, «на кардиограмму», вставала, шла на кухню, пила воду… и вновь садилась на диван, замирала — бледная, дрожащая, немощная.
И я быстро пошел назад, уже в который раз, расталкивая вопящую восторженную толпу, что стремилась к месту бойни, распихивая алчущих крови и зрелищ.
Не помню, как я добрался до дому — в самом мрачном, подавленном состоянии. Мать сидела в кресле — отекшая, белее мела. Надо было брать трубку и набирать «ОЗ». И я уже стал это делать. Но она закричала:
— Нет! Я завтра к врачу сама пойду, кардиограмму снимать! Она же сказала…
— Она сказала… — начал я зло, но осекся. Больные цепляются за врачей-палачей, им больше уцепиться не за что, это их надежда — и нельзя ее отнимать.
Я долго возился с матерью, выспрашивал, шупал пульс — он не превышал тридцати ударов в минуту — искал какие-то таблетки. Меня ругали за бездушие и черствость. И до того было погано и муторно на душе, что хоть в петлю лезь. Но нет, рано еще! Я провалился в черную пропасть кошмарных, тяжких снов. И пребывал в ней до самого утра.
И это утро явилось солнечным и чистым, хотя Бог и отвернулся от России и русских. Теперь Он озарял небесным светом других. Голова гудела, ноги болели, ныли позавчерашние ушибы и ссадины. Но меня тянуло туда, к братской могиле Черного Дома. И я не мог бросить мать. А она собиралась в поликлинику, «на кардиограмму», вставала, шла на кухню, пила воду… и вновь садилась на диван, замирала — бледная, дрожащая, немощная.