JК
Дороги веков :: Никитин Андрей Леонидович
Страница: 15 из 351И так зорко, так точно этот опытный наблюдатель и странствователь перекинул мостик из настоящего в прошлое, описав в «Родниках Берендея» и раскопки, к своё пробуждение на следующее утро, и размышление о плотве, что всё это мне захотелось пережить и увидеть самому.
Но где оно, это Польцо?
Найти его помог Виктор Новожилов, сын хозяйки дома, в котором в тот раз я спасался от непогоды.
Виктор не любил разговоров, трудно сходился с людьми, когда не было дела по дому, взяв острогу, отплывал в тростники, чтобы колоть рыбу. Медлительный, угрюмый, с голубой мутью от болезни в глазах, он работал мотористом на торфопредприятии и потому каждое утро отправлялся в посёлок на работу на лодке. Он захватил конец войны, вернулся контуженым, и с тех пор по вечерам, когда в доме зажигали керосиновую лампу или уже ложились спать, его вдруг бросал на пол тяжёлый, долгий припадок, на губах выступала пена, закостеневало тело, руки и ноги сводило в отчаянной судороге. Несколько раз его пытались лечить, он ложился в больницы. Но через год-полтора по возвращении домой его глаза незаметно начинала заволакивать мутная голубая пелена, он становился мрачнее, молчаливее, сторонился людей, словно прислушиваясь, как где-то внутри его просыпается и растёт то страшное и неотвратимое, от чего его безуспешно пытаются вылечить врачи.
Мне казалось, что и в озеро он уходит с какой-то тайной надеждой найти излечение; что гнёт и крутит его не болезнь, а воспоминание о войне, о том, что было пережито, как взрыв, что вырвал его однажды из числа живущих, и с тех пор он всё ищет и ищет дорогу к людям, и успокаивается, и верит, пока снова не охватит его серая мгла войны.
Но где оно, это Польцо?
Найти его помог Виктор Новожилов, сын хозяйки дома, в котором в тот раз я спасался от непогоды.
Виктор не любил разговоров, трудно сходился с людьми, когда не было дела по дому, взяв острогу, отплывал в тростники, чтобы колоть рыбу. Медлительный, угрюмый, с голубой мутью от болезни в глазах, он работал мотористом на торфопредприятии и потому каждое утро отправлялся в посёлок на работу на лодке. Он захватил конец войны, вернулся контуженым, и с тех пор по вечерам, когда в доме зажигали керосиновую лампу или уже ложились спать, его вдруг бросал на пол тяжёлый, долгий припадок, на губах выступала пена, закостеневало тело, руки и ноги сводило в отчаянной судороге. Несколько раз его пытались лечить, он ложился в больницы. Но через год-полтора по возвращении домой его глаза незаметно начинала заволакивать мутная голубая пелена, он становился мрачнее, молчаливее, сторонился людей, словно прислушиваясь, как где-то внутри его просыпается и растёт то страшное и неотвратимое, от чего его безуспешно пытаются вылечить врачи.
Мне казалось, что и в озеро он уходит с какой-то тайной надеждой найти излечение; что гнёт и крутит его не болезнь, а воспоминание о войне, о том, что было пережито, как взрыв, что вырвал его однажды из числа живущих, и с тех пор он всё ищет и ищет дорогу к людям, и успокаивается, и верит, пока снова не охватит его серая мгла войны.