JК
Дикие пчелы на солнечном берегу :: Ольбик Александр Степанович
Страница: 102 из 219Затем он повернулся лицом, к синим далям, где в предвечернем свете еще отчетливо различались три вяза, направил ракетницу в их сторону и нажал двумя указательными пальцами на курок: «Пуф, пуф, пуф!» Он целился в того, кто днем вышагивал по красной кирпичной дорожке у комендатуры, изнемогая под бременем раскаленного на солнце автомата и неотвязности семечковой шелухи.
Тут подбежал Вадим и стал вырывать из Ромкиных рук ракетницу — приближался Александр Федорович и надо было спрятать оружие. Ромка хотел заплакать, но передумал: к его сердечку вдруг подкралась сладкая мысль — вот будет он большим, как Вадим или Гриха, обязательно раздобудет себе настоящий наган.
Он тихонько отошел в сторону и присел на чурбачок, и что он стал на нем обдумывать, было известно одному разве что господу богу.
При виде теней, солнечных бликов, которые днем отражались от стекол или водной глади пруда, высокого неба и солнца на нем, несметного количества деревьев и разномастья трав, жуков, стрекоз и птиц, росы и засохшей глины, при ощущении тишины и своей затерянности в ней Ромка начинал маяться и страдать от переполненности чувств. Какая-то тревожная и вместе с тем сладостная музыка слышалась ему — но только ему одному, ибо ни для Тамарки, ни для Верки, ни тем более для вечно занятых какими-то кознями Вадима с Грихой она была недосягаема.
Он видел каждую травинку и дружил с каждым муравьем, и если разорял пчелиные гнезда, то делал это исключительно от недостатка глюкозы в крови.
Сидя в одиночестве на чурбаке, он вдруг почувствовал, что в избе мама Оля разговаривает о нем с беженцем. Ромка подхватился и побежал в хату.
Тут подбежал Вадим и стал вырывать из Ромкиных рук ракетницу — приближался Александр Федорович и надо было спрятать оружие. Ромка хотел заплакать, но передумал: к его сердечку вдруг подкралась сладкая мысль — вот будет он большим, как Вадим или Гриха, обязательно раздобудет себе настоящий наган.
Он тихонько отошел в сторону и присел на чурбачок, и что он стал на нем обдумывать, было известно одному разве что господу богу.
При виде теней, солнечных бликов, которые днем отражались от стекол или водной глади пруда, высокого неба и солнца на нем, несметного количества деревьев и разномастья трав, жуков, стрекоз и птиц, росы и засохшей глины, при ощущении тишины и своей затерянности в ней Ромка начинал маяться и страдать от переполненности чувств. Какая-то тревожная и вместе с тем сладостная музыка слышалась ему — но только ему одному, ибо ни для Тамарки, ни для Верки, ни тем более для вечно занятых какими-то кознями Вадима с Грихой она была недосягаема.
Он видел каждую травинку и дружил с каждым муравьем, и если разорял пчелиные гнезда, то делал это исключительно от недостатка глюкозы в крови.
Сидя в одиночестве на чурбаке, он вдруг почувствовал, что в избе мама Оля разговаривает о нем с беженцем. Ромка подхватился и побежал в хату.