Я не верю в анархию (Сборник статей)   ::   Летов Егор

Но зачем тогда говорить о "нормальной жизни", о "нормальных, человеческих, патриотических" отношениях, если "кто не с нами, тот против нас, и это надо понимать"? Зачем это все Летову, для которюго страх исчезновения, смерти является основой существования и творчества? Как обиженный ребенок, Егор «взыскует» нормальной жизни — то, что подразумевается под этим, не вполне ясно ему самому; это скорее пафос жизнеустойчивости, устроенноеT, завершенности, своеобразной "дачи на реке". Но дачи на реке нет (и, по-видимому, не будет), "эту молодежь мы потеряли" (трудно, знаете ли, ее не потерять, делая головокружительные повороты от антикоммунизма к национал-большивизму, а оттуда к радикальному коммунизму"), столкновение идеалов и интересов, как известно из истории, не в пользу первых, да и замшелость идеалов ("общинность", симпатии к "людям действия" из "Трудовой России") воспринимается как казус (наподобие лексикографического творчества А. И. Солженицына).

Что остается? "А в ответ — тишина…" Поэтому романтический порыв Егора в ситуации штиля дряхлеет, ветшает и, как ни прискорбно, вырождается в кликушество. Несерьезно, право, воспринимать заявления Летова о коммунизме как исконно русской идее, характеристики типа "это люди по своему сознанию не русские, это прозападные элементы" (полезно обратиться к "Пушкинской речи" Достоевского, к тезису о "всемирной отзывчивости" русского человека). Когда стирается позолота и остается свиная кожа — стремление к «норме», то здесь уже не до бунтарства; просто певец не может жить так, как он поет. Но это уже тот фарс, который следует за трагедией. Время коллективных действ революционного типа на российской почве уже ушло.

Владимир ХЛУДОВ.

21.07.1996, "Московский Комсомолец".