Критическая Масса, 2006, - 3   ::   Журнал

Перед нами “то самое, что Соснора некогда назвал „Мои никогда“, то есть „никогда не будет издано“” 2 . 22 (двадцать две!) книги, поражающие растяжкой, разносом поэтической речи, от

а Изюмским бугром

побурела трава,

был закат не багров,

а багрово-кровав,

желтый, глиняный грунт

от жары почернел.

(начало “Всадников”)

— до

Это третья сюита из Книги конца,

пятнистый пулоз, черный уж и

бичевидная змея,

певчий ястреб живущий на юге Африки, и он поет так:

кэк-кэк-кэк или же кик-кик-кик,

довольно хорошая песенка — для заик…

четвертой не будет…

(Постскриптум к “Двери закрываются”)

Между ними — как между двух берез, если воспользоваться одним из сосноровских образов — судьба человека и речетворца, больше, русской поэзии второй половины XX века и далее.

Должен сразу сказать: мне ближе поздний Соснора, Соснора “Верховного часа” (1979), “Мартовских ид” (1983) и явленного после пятнадцатилетнего перерыва, когда уже никто, кажется, этого не ожидал от ушедшего в затворничество и прозу мэтра, впечатляющего триптиха “Куда пошел и где окно?” (1999), “Флейты и прозаизмы” (2000), “Двери закрываются” (2001). Расхожая максима “поэт в России должен жить долго” неожиданно обретает в данном случае новый смысл.