Критическая Масса, 2006, - 4   ::   Журнал

сужается и мир поэзии, сужается и мир объектов, которые становятся объектами стиха 12 . Вот — бабочка, стрекоза, поле, речка и т. д. … т. е. поэзия Аронзона, которая стремится к пределу молчания, т. е. мы как бы разрываем — слово становится оболочкой, оболочкой чего-то, о чем можно подозревать только в момент любви 13 . И в этом смысле мне кажется, что как компонент развития поэзии Аронзон вносит нечто новое действительно, новое принципиально, потому что в русской поэзии этого еще не было 14 .

Я помню один разговор с Леней, который для меня самого открыл какую-то сторону поэзии… 15 Аронзон говорил о том, что есть два подхода: подход мастерский, мастеровитый, когда мы описываем — и подход совершенно иной, когда мы отвлекаемся, отрываемся от того, что мы описываем, забываем об этом, и в этом мы как бы находим нечто большее. Речь шла о стихотворении Тютчева «Последний катаклизм», которое как раз вот таким образом трактовал Леня 16 . И он сравнивал как раз метод Заболоцкого и почему-то — Тютчев как противоположность. Вот эти два полюса, они существуют все время в поэзии. То есть то начало, которое шло от Заболоцкого, — «распредмечивание» мира через большую осязаемость всего, что перед нами есть — через вот эти кальсоны… т. е. практически человек, вещь утрачивает свою вещественность в такого рода стихах за счет ее маскимального усиления.