Критическая Масса, 2006, - 4   ::   Журнал

Но какую музыку слышит человек, использующий этот серый словарь, эти вводные «я думаю», «наверное», «быть может», да еще в пределах одной строфы? Так Акакий бормотал: «того-этого». Кстати: «Пунктуация — радость моя!» — восклицание не только К., но и несчастного гоголевского персонажа. (И где-то в другом стих-ии — «почерк внимательный, пристальный мой, дружелюбный», — тоже его.) Стихотворение «Пунктуация…» выражает, говоря языком К., озабоченность состоянием русской литературы:

Огорчай меня, постмодернист,

Но подумай, рассевшись во мраке:

Согласились бы Моцарт и Лист

Упразднить музыкальные знаки?

Но почему постмодернист сидит во мраке? Да и не сидит, а расселся? Такое наполнение строки говорит о кризисе пострашней постмодернистского пренебрежения запятыми. Это унижение поэтической речи, иными словами — графомания.

Вернемся к теме самолюбования:

Как я дружу, не пойму, с этим мрачным типом,

Мнительным, мелочным, можно сказать, унылым,

Деньги считающим…

Этот «тип» — сам поэт, когда Аполлон не требует его к священной жертве. Но в конце стихотворения, перечислив все нестрашные свои грехи и присмотревшись к себе позорче, поэт разделывается с двойником:

Я на тебя не похож, посмотри, как жадно,

Радостно я смотрю на сирень, на ливень,

Есть меж нас разница, есть — и она громадна!

Последняя строка непроизносима: «есть меж нас разница, есть…» И хотя это словесный фарш, разница меж них воистину есть, и глубокомысленно стыдиться ее — ханжество.