На берегах Сены. Фрагменты   ::   Одоевцева Ирина

Королева играла в башне замка Шопена

И, внимая Шопену, полюбил ее паж…

Закончив, он без паузы переходит ко второму стихотворению, уже не спрашивая, что я предпочитаю, потом к третьему, к четвертому и так далее и так далее. Я теряю счет им. Тут и

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом

По аллее олуненной вы проходите морево…

и

…Когда вуалится фиоль,

Офлеря ручеек,

Берет Грасильза канифоль

И скрипку и смычок…

и

О милая, как я печалюсь, о милая, как я тоскую.

Мне хочется тебя увидеть печальную и голубую…

и

Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,

Ради нашей дочурки, крошки вроде кроля…

Нашей дочурки? Разве у него была дочь? Мне хочется его спросить, но я не решаюсь прервать его. Он с таким упоением, так самозабвенно распевает. Он как будто впал в транс. Прервать его — все равно что разбудить лунатика. Я продолжаю слушать эти знакомые мне с детства поэзы, над «фантастической безвкусицей, безграничной пошлостью и лакейски-приказчичьими изысками и новаторством» которых Гумилев и все мы привыкли издеваться. Но сейчас они кажутся мне совсем иными. Я как будто впервые слышу их, и они очаровывают меня. Пошлость, вульгарность, изыски? Да, конечно. Но это все наносное, несущественное. В этих, пусть смехотворных, стихах явно слышатся, несмотря ни на что, «вздохи муз, и звоны лиры, и отголоски ангельского пения». В них высокая, подлинная поэзия. И сейчас я в этом не сомневаюсь — Северянин настоящий поэт. Прав был Сологуб, прославлявший его, «большого русского поэта». Да. я сейчас впервые понимаю это.