Письма 1846-1847 годов   ::   Гоголь Николай Васильевич

Часто [Также часто] бываю у Апраксиной, Соф<ьи>Пет<ровны>, потому что она также очень добра и притом сестра моего любезного Александра Петровича (гр<афа>Толст<ого>), который сидит теперь в Париже. Дурнову я видел несколько раз. Она неразговорчива, но в лице ее много доброты. Нельзя не заметить вдруг апатии и душевной недеятельности. [Это бросилось мне с первого раза, хотя я не мог не заметить в то же время даже в лице присутствия апатии и душевной недеятельности. ] Графиня Нессельрод мне понравилась с первого раза именно лицом, в котором много душевного прекрасного выражения. Вы знаете, что я знаток, и если проступила уже хоть сколько-нибудь душа внаружу, она не скроется от меня, я вижу ее на лице [и уже вижу ее на самом лице] прежде, чем откроются уста говорить. С ней мы говорили, разумеется, о вас. Графиня Растопчина тоже здесь. Она, при доброте и уме, [и при всем том] пустовата. Это вовсе не книга, написанная о каком-нибудь одном и притом дельном предмете, а сшитые лоскутки всего: tutti frutti. Она, разумеется, всякий день по балам то у Торлони, то у Дория, то у посланников, словом — повсюду, где скука. С этими тремя дама<ми>я вижусь реже только единственно потому, что не вижу, каким образом и чем именно могу быть им в текущую минуту полезен. Мне трудно даже найти настоящий дельный и обоюдно-интересный разговор с теми людьми, которые еще не избрали поприще и находятся покаместь на дороге и на станции, а не дома.