JК
Духи безвременья :: Шаффер Антон
Страница: 130 из 299Да и чего с тебя взять-то, жидяра! Интересно, что за харя у твоего папаши!
Последняя фраза запала Тане в душу, да так глубоко, что мысль о том, как выглядит ее отец не оставляла ее ни на один день. Сотни раз она допрашивала свою мать на предмет внешности и характера своего папы, но та ограничивалась лишь скупыми отговорками, да ссылалась на то, что снимков с ним у нее не осталось. И это было правдой – все снимки комитетчики уволокли с собой в качестве улик.
И вот настал день, когда ее родной отец вернулся домой. Она боялась этого дня, отодвигала его как могла, со всей своей детской устремленностью. Но разве могла она что-нибудь противопоставить хрущевскому приказу об амнистии политзаключенных…
– Таня, Танечка! – мать настойчиво повторяла ее имя, но она продолжала сидеть на своем диванчике, прижав к груди любимую куклу, которой вот уже несколько лет изливала все свои беды и проблемы.
Соня не выдержала и направилась в детскую. Туда же направил свои стопы и Натан.
Дверь распахнулась, и оба родителя вошли в тесную комнатушку. Увидев дочь, Натан прослезился от умиления – так уж она была на него похожа! Тот же родовитый нос, выдающийся своим горбом на несколько сантиметров вперед, те же вьющиеся черные волосы, тот же овал лица! Утирая слезы, Натан Резнер обнял свое дитя, прижал к впалой груди и зашептал что-то на иврите. Услышав это, Соня вежливо попросила его больше никогда в их доме не произносить ни одного слова ни на одном другом языке планеты Земля, кроме русского.
Последняя фраза запала Тане в душу, да так глубоко, что мысль о том, как выглядит ее отец не оставляла ее ни на один день. Сотни раз она допрашивала свою мать на предмет внешности и характера своего папы, но та ограничивалась лишь скупыми отговорками, да ссылалась на то, что снимков с ним у нее не осталось. И это было правдой – все снимки комитетчики уволокли с собой в качестве улик.
И вот настал день, когда ее родной отец вернулся домой. Она боялась этого дня, отодвигала его как могла, со всей своей детской устремленностью. Но разве могла она что-нибудь противопоставить хрущевскому приказу об амнистии политзаключенных…
– Таня, Танечка! – мать настойчиво повторяла ее имя, но она продолжала сидеть на своем диванчике, прижав к груди любимую куклу, которой вот уже несколько лет изливала все свои беды и проблемы.
Соня не выдержала и направилась в детскую. Туда же направил свои стопы и Натан.
Дверь распахнулась, и оба родителя вошли в тесную комнатушку. Увидев дочь, Натан прослезился от умиления – так уж она была на него похожа! Тот же родовитый нос, выдающийся своим горбом на несколько сантиметров вперед, те же вьющиеся черные волосы, тот же овал лица! Утирая слезы, Натан Резнер обнял свое дитя, прижал к впалой груди и зашептал что-то на иврите. Услышав это, Соня вежливо попросила его больше никогда в их доме не произносить ни одного слова ни на одном другом языке планеты Земля, кроме русского.