Трава забвенья   ::   Катаев Валентин Петрович

 – И позвольте вас спросить, кому это вы посвятили «чьи-то маленькие ножки отпечатали следы», что-то я никак не могу понять, чьи это маленькие ножки? Не слишком ли много ножек?

Она была в курсе всех моих романов, с некоторыми моими барышнями лично знакома и живейшим образом интересовалась моими любовными похождениями – впрочем, довольно невинными! – напоминая не строгую даму, жену академика, а скорее старшую сестру или даже замужнюю кузину.

– Ян, – говорила она входящему Бунину, – оказывается, у него в полном разгаре роман с Наташей.

– Ну, разумеется, – говорил Бунин. – Посмотри на него: щеки ввалились, под глазами синяки. Сразу видно – вместо того, чтобы работать, вы бог знает где шляетесь по ночам, надо полагать – до зари стоите под окном, ожидая, что она вам откроет и впустит. Черта с два, милостивый государь, не на такую напали. Я хорошо знаю этих большеротых и длинноногих гимназисток!…

Бунин присаживался к круглому, не покрытому скатертью столу из цельного палисандрового дерева, на котором, отражаясь, как в вишнево-красном зеркале, стояла штампованная из тонкой меди, вернее, из латуни чашка, служившая пепельницей, – полое легкое полушарие с тисненым восточным орнаментом, вещица, по-видимому, купленная Буниным на константинопольском базаре Атмейдане, а может быть, в Смирне или Александрии.

Во всяком случае, эта пепельница всегда мне напоминала восточные стихотворения Бунина, и в первую очередь, конечно, «он на клинок дохнул – и жало его сирийского кинжала померкло в дымке голубой: под дымкой ярче заблистали узоры золота на стали своей червонною резьбой.