JК
А бог един :: Амнуэль Песах
Страница: 20 из 22История, ясное дело, не знает сослагательных наклонений. Было так. И все.
- Почему ты думал, что у тебя должен родиться сын? - спросил на иврите Гольдмарк. Он хотел, чтобы голос звучал равнодушно, и потому на Мишу не смотрел.
- Я люблю Амину, - помолчав, ответил по-арабски Моше Беркович, Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне ранней весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть иначе?
- У твоего приемного отца рождались одни девочки, значит, он не любил свою Фатиму? - доктор Гольдмарк не задавал прямых вопросов и тем более главного, ради которого вот уже второй час вел неспешную беседу с Мишей, который, приняв, наконец, как факт свое возвращение в двадцать первый век, мгновенно состарился лет на тридцать. Перед Гольдмарком сидел не мужчина тридцати лет, каким он был на самом деле, но старик неопределенного возраста, лишенный желания жить на этом свете.
- Сыну не пристало обсуждать деяния отца своего, - сказал Моше или, скорее, Абдаллах, потому что от Мишки Берковича осталась в этом человеке разве что оболочка, да и та была не более похожа на оригинал, чем выцветшая копия на красочное полотно.
- Как... как ты собирался назвать сына? - спросил, наконец, доктор Гольдмарк и замер в ожидании ответа.
- Мухаммед, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его. Я хотел внушить ему, что Бог един.
- Почему ты думал, что у тебя должен родиться сын? - спросил на иврите Гольдмарк. Он хотел, чтобы голос звучал равнодушно, и потому на Мишу не смотрел.
- Я люблю Амину, - помолчав, ответил по-арабски Моше Беркович, Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне ранней весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть иначе?
- У твоего приемного отца рождались одни девочки, значит, он не любил свою Фатиму? - доктор Гольдмарк не задавал прямых вопросов и тем более главного, ради которого вот уже второй час вел неспешную беседу с Мишей, который, приняв, наконец, как факт свое возвращение в двадцать первый век, мгновенно состарился лет на тридцать. Перед Гольдмарком сидел не мужчина тридцати лет, каким он был на самом деле, но старик неопределенного возраста, лишенный желания жить на этом свете.
- Сыну не пристало обсуждать деяния отца своего, - сказал Моше или, скорее, Абдаллах, потому что от Мишки Берковича осталась в этом человеке разве что оболочка, да и та была не более похожа на оригинал, чем выцветшая копия на красочное полотно.
- Как... как ты собирался назвать сына? - спросил, наконец, доктор Гольдмарк и замер в ожидании ответа.
- Мухаммед, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его. Я хотел внушить ему, что Бог един.