Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины   ::   Еськов Кирилл

Бордовый, с дендритами белесых прожилок, мрамор Краснопресненской (точь-в-точь напластованные дисковой пилой заиндевелые говяжьи монолиты) сменяется помаргивающей гастероскопическими лампочками темнотищей тоннельной кишки.

«Мне в моем метро-о// Никогда не тесно…» Надо ж — «не тесно» ему; как это, блин, по ученому-то называют — оксюморон? катахреза?.. Вечерний час пик миновал — друг на дружке уже не висят и печенку через уши не выдавливают, но вагон все равно набит под завязку. Хотя, впрочем, один человек, которому «не тесно», тут и вправду наличествует: это бомж, в покойном одиночестве почивающий на сидении торцевого «купе», надежно прикрытый от любых посягательств своим защитным силовым полем .

«Вы чувствуете… э-э… некоторое амбрэ?» — «Да. Воняет гадостно»…

У разных гильдий детей подземелья территориальные преференции отчетливо различны — эколог школы Хатчинсона назвал бы это «разделением топической ниши в гиперпространстве ресурса». Вагонные попрошайки из тех, что попроще («Извините, что к вам обращаемся… сами мы не местные, из горячей точки… на лечение ребенку…») облюбовали оранжевую линию, в особенности тот ее конец, что за Октябрьской, тогда как псевдомонашенки, бойко собирающие «на восстановление храма» (Астарты, надо полагать…) предпочитают зеленую; карманники работают в основном на синей и, как ни странно, на малонаселенной серой, etc .