JК
Бомба-свастика :: Мини Джон
Страница: 25 из 75А умеют ли они, эти звезды, смеяться, умеют ли плакать от жалости? Или они просто ничего не заметят?
Уравнения испещряли пыльную доску, чередуясь с упрощающими диаграммами, которые Фейнман придумал исключительно для того, чтобы втолковать мне вещи, которые понимали только ведущиеученые планеты. Эйнштейновы матрицы возникновения являлись мерой базис-базисной и ген-генной взаимозависимости; гамильтонианы описывали эволюционное расширение в морфологическом фазовом пространстве…
А пульсирующая мигрень, начинавшаяся за моим правым глазом, упрямо распространялась все глубже и глубже.
– …а потом ты деполяризуешь бифланцевый конфабулятор и болтологический поток дестимблефицируется.
Записав половину этой абракадабры в перехваченный спиралью блокнот, я остановился:
– Э-э, что…
– У меня возникло чувство, — Фейнман уже ухмылялся, — что вы перестали следить за ходом объяснений.
Положив на стол авторучку, я потер лоб.
– Существует некоторая вероятность того, что вы правы, — признался я.
– Вы в этом не одиноки. Эйнштейн ненавидит квантовую эволюцию. Мстительно ненавидит.
– Но он хотя бы понимает ее.
– Я мог бы и не заходить настолько далеко. — Фейнман присел на ближайший стол (комната была оборудована на двадцать человек, однако он реквизировал ее для нашего собеседования), подбросил в воздух мелок и поймал его. — Теорию не понимает никто. Мы просто знаем, как ею можно пользоваться.
Я пристально глядел на ученого.
Фейнман обладал воистину магическим интеллектом. Все, что он объяснял, становилось очевидным, превращало меня в гения, и потоки энергии уже захлестывали мой разум.
Уравнения испещряли пыльную доску, чередуясь с упрощающими диаграммами, которые Фейнман придумал исключительно для того, чтобы втолковать мне вещи, которые понимали только ведущиеученые планеты. Эйнштейновы матрицы возникновения являлись мерой базис-базисной и ген-генной взаимозависимости; гамильтонианы описывали эволюционное расширение в морфологическом фазовом пространстве…
А пульсирующая мигрень, начинавшаяся за моим правым глазом, упрямо распространялась все глубже и глубже.
– …а потом ты деполяризуешь бифланцевый конфабулятор и болтологический поток дестимблефицируется.
Записав половину этой абракадабры в перехваченный спиралью блокнот, я остановился:
– Э-э, что…
– У меня возникло чувство, — Фейнман уже ухмылялся, — что вы перестали следить за ходом объяснений.
Положив на стол авторучку, я потер лоб.
– Существует некоторая вероятность того, что вы правы, — признался я.
– Вы в этом не одиноки. Эйнштейн ненавидит квантовую эволюцию. Мстительно ненавидит.
– Но он хотя бы понимает ее.
– Я мог бы и не заходить настолько далеко. — Фейнман присел на ближайший стол (комната была оборудована на двадцать человек, однако он реквизировал ее для нашего собеседования), подбросил в воздух мелок и поймал его. — Теорию не понимает никто. Мы просто знаем, как ею можно пользоваться.
Я пристально глядел на ученого.
Фейнман обладал воистину магическим интеллектом. Все, что он объяснял, становилось очевидным, превращало меня в гения, и потоки энергии уже захлестывали мой разум.