JК
Чаша бурь. Научно-фантастический роман :: Щербаков Владимир
Страница: 31 из 355Огонь гаснет, и минутыэти, первые осознанные минуты моего детства, навсегда врезаются в память. Рождается страх. Я боюсь, что пламя исчезнет совсем. Отец берет меня на руки. На щеке его видны еще тусклые отсветы…
Это место, как я установил много позднее, расположено в двух километрах от дальневосточного города, близ речки Каменушки.
Отец бывал в Москве нечасто. Перед войной он жил в этом приморском дальневосточном городе, который стал первым городом моего детства. Но вторым была Москва.
Мне все труднее рассмотреть прошлое в резком, не искаженном повседневностью свете. Поздним вечером я шел по своей Школьной улице, где дома с заколоченными окнами сиротливо ожидают своей участи: их скоро снесут. Я заходил во дворы. Над головой шумели высокие тополя и акации. С улицы не видно деревьев, не видно волшебного пространства дворов, наполненных когда-то нашими голосами. Нет уже каменных пристроек у тридцатого дома, и нет деревянного флигеля с пожарной лестницей, куда мы забирались в сорок пятом и позже смотреть салют. Это улица московских ямщиков, единственная в своем роде.
Сиротливо высится кирпичная стена, отделяющая мой двор от соседнего. Над ней когда-то верещали стрижи, я забирался на гребень ее, и солнце слепило глаза так, что я не видел ни двора, ни сараев, ни дома, ни флигеля. Этот резкий свет я помню отчетливо, как будто часть лучей еще и сейчас не угасла, как будто они до сих пор ослепляют и гаснут лишь по мере того, как тускнеет в сознании вся картина.
Это место, как я установил много позднее, расположено в двух километрах от дальневосточного города, близ речки Каменушки.
Отец бывал в Москве нечасто. Перед войной он жил в этом приморском дальневосточном городе, который стал первым городом моего детства. Но вторым была Москва.
Мне все труднее рассмотреть прошлое в резком, не искаженном повседневностью свете. Поздним вечером я шел по своей Школьной улице, где дома с заколоченными окнами сиротливо ожидают своей участи: их скоро снесут. Я заходил во дворы. Над головой шумели высокие тополя и акации. С улицы не видно деревьев, не видно волшебного пространства дворов, наполненных когда-то нашими голосами. Нет уже каменных пристроек у тридцатого дома, и нет деревянного флигеля с пожарной лестницей, куда мы забирались в сорок пятом и позже смотреть салют. Это улица московских ямщиков, единственная в своем роде.
Сиротливо высится кирпичная стена, отделяющая мой двор от соседнего. Над ней когда-то верещали стрижи, я забирался на гребень ее, и солнце слепило глаза так, что я не видел ни двора, ни сараев, ни дома, ни флигеля. Этот резкий свет я помню отчетливо, как будто часть лучей еще и сейчас не угасла, как будто они до сих пор ослепляют и гаснут лишь по мере того, как тускнеет в сознании вся картина.