JК
Дарю вам праздник :: Мур Уорд
Страница: 191 из 280»
— Каков обормот, — подытожил мистер Хаггеруэллс; нынче он был на редкость резок. — Компенсация, надо же!
— Так говорят с чучмеками, — отозвался Мидбин. — Возможно, с французами или южно-африканскими голландцами он более учтив.
А я гладил вздрагивающие плечи Каталины. Считай ее ребенком, не считай — с тех пор, как она начала говорить, ее привязанность уже не казалась мне столь докучливой. Хотя я и не побаивался, что Барбара увидит нас вот так.
15. ЛУЧШИЕ ГОДЫ
Так начался в моей жизни период, находившийся в поразительном контрасте со всем тем, что ему предшествовало. Неужели и впрямь я провел в Хаггерсхэйвене восемь лет? С арифметикой не поспоришь: я попал в Приют в 1944 году, когда мне было двадцать три, и покинул его в 1952, когда мне стукнуло тридцать один. Спорить нельзя, но и поверить трудно; я был, как благополучная страна, у которой, вроде бы, и истории-то нет, и смотрю теперь на ту эпоху словно через матовое стекло, с великим трудом различая сколько-нибудь приметные события. Годы перетекали один в другой так плавно, так спокойно…
Сбор урожая, потом амбары или рынок; осенняя пахота, потом весенняя пахота — и новый сев… Трое из самых старых умерли, несколько других уже почти не вставали. Принято пятеро новых — два биолога, химик, филолог и поэт.
— Каков обормот, — подытожил мистер Хаггеруэллс; нынче он был на редкость резок. — Компенсация, надо же!
— Так говорят с чучмеками, — отозвался Мидбин. — Возможно, с французами или южно-африканскими голландцами он более учтив.
А я гладил вздрагивающие плечи Каталины. Считай ее ребенком, не считай — с тех пор, как она начала говорить, ее привязанность уже не казалась мне столь докучливой. Хотя я и не побаивался, что Барбара увидит нас вот так.
15. ЛУЧШИЕ ГОДЫ
Так начался в моей жизни период, находившийся в поразительном контрасте со всем тем, что ему предшествовало. Неужели и впрямь я провел в Хаггерсхэйвене восемь лет? С арифметикой не поспоришь: я попал в Приют в 1944 году, когда мне было двадцать три, и покинул его в 1952, когда мне стукнуло тридцать один. Спорить нельзя, но и поверить трудно; я был, как благополучная страна, у которой, вроде бы, и истории-то нет, и смотрю теперь на ту эпоху словно через матовое стекло, с великим трудом различая сколько-нибудь приметные события. Годы перетекали один в другой так плавно, так спокойно…
Сбор урожая, потом амбары или рынок; осенняя пахота, потом весенняя пахота — и новый сев… Трое из самых старых умерли, несколько других уже почти не вставали. Принято пятеро новых — два биолога, химик, филолог и поэт.