Как на Дерибасовской угол Ришельевской   ::   Смирнов Валерий Павлович

На бульваре уже ворковали голуби, и все так же молча стояла пушка. Ни людей, ни собак – чем не лафа дышать всей грудью. Старик Я Извиняюсь всю жизнь провел здесь и львиную ее долю держал район железной рукой, твердо стоя на одной ноге. И он не хотел показывать, что может даже испугаться хоть чего-то в своих владениях. Поэтому перебивая голубиное ворчание, он рявкнул на ребят и те поджали хвосты ниже пояса. И ушли в дом. А старик Я Извиняюсь смотрел на ласковое море и размышлял за то, как он устал от этой жизни. Так он сидел до тех пор, пока Макинтош, терпеливо пасшийся во дворе поликлиники моряков, не решился. Он подошел к сидящему под бронзовым Пушкиным Паничу с правой рукой, где висел его старый макинтош. Старый Я Извиняюсь был готов к смерти, но гордость не позволила ему умереть покладистым бараном. «Раз сыночек все это придумал, пусть сам и расхлебывает» – почему-то подумал Панич и увидел, как медленно разворачивается правая рука Жоры. Лезвие австрийского штыка только сумело напиться малой крови из предплечья Макинтоша, когда над квадратными глазами Я Извиняюсь появилась небольшая дырочка. Старый Панич всю жизнь боялся смерти, хотя скорее всего таки-да бы умер, чем кому-то в этом признался. Но он даже не подозревал, до чего ему будет легко умереть.

А на звук выстрела выскочила бригада имени осиротевшей семьи Панич.