У нас там, – краснорожий показал на ракету, – таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты. Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он говорили. Так, неслышным для чужих языком, они могли говорить долго – сутки, недели, столько, сколько могло продлиться вынужденное ожидание. Земля была терпелива, она задерживала дыхание. Пахарь сдерживал внутренний ток тепла. Если сейчас к нему прикоснуться чужому, то чужой почувствовал бы холодную, как у рыбы, почти ледяную кожу. Чужой подумал бы – Пахарь умер или же умирает, превращаясь в застывшую каменную фигуру.
Но чужой стоял далеко. Что-то ему было от Пахаря нужно.
– Слушай, дед. По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем говорить по-другому. Это видал?
Говоривший свободной рукой приподнял и держал на весу короткую, но увесистую трубу. От рукоятки она раздувалась плавно, потом, сходясь, выпрямлялась, а на конце чернел, не мигая, круглый опасный глаз.
Мордастый помахал ей на уровне пояса и оставил висеть на ремне.
– А это?
Красная рожа вытащил откуда-то из-за спины длинную-предлинную штангу. Он споро и ловко переломил ее на добрый десяток колен и получилось колченогое металлическое существо, очень похожее на паука. Существо стояло, не двигаясь. Тогда краснорожий пнул паука ногой и кивнул в сторону Пахаря. В ответ на пинок и кивок паук заходил, запрыгал на пружинящих лапах, потом на секунду замер и как-то медленно, осторожно стал подбираться к Пахарю.