Колесо Фортуны   ::   Дубов Николай Иванович

Вреда она никому не причиняла, а самое главное - ничего для себя не просила, не добивалась, и потому была личностью совершенно незаметной. При редких встречах в сельмаге или на автобусной остановке замечал ее только дед Харлампий и не упускал случая поглумиться:

- Скрипишь еще, старая? Все покойников отпеваешь?

- Отпевает батюшка, священнослужитель, на котором сан, - кротко отвечала Лукьяниха. - Я, грешная, только молюсь за них. - Кротость изменяла ей,.и она добавляла: - Бог даст, и за тебя еще помолюсь...

- Давай, давай, шишига болотная! Без блата и на том свете худо, так ты похлопочи, пристрой меня, где потеплее...

- А тебе место приуготовано, давно по тебе плачет...

- Но? - прищуривался дед. - Какое?

- А ты и сам знаешь, - отвечала Лукьяниха и, крестясь, поспешно отходила, чтобы не поддаться соблазну, не впасть в грех злословия.

- Так ить, милая, - кричал ей вслед Харлампий, - мы там в одном котле кипеть будем... Так что ты надейся - ишшо повеселимся!

Если рядом был хотя бы один слушатель, дед непременно добавлял:

- Про родимые пятна капитализьма слыхал? Вот она и есть - пятно. Только ходячее.

"Пятно капитализьма" поспешно семенило под горку и скрывалось за поворотом. Злословию Харлампия смеялись и тут же забывали о нем: самого деда по возрасту и всем известному чудачеству тоже всерьез не принимали.