JК
Машина Шехерезада :: Шекли Роберт
Страница: 22 из 28Что ж, вполне достойный результат — и одновременно предупреждение против использования заморских трюков в серьезных делах чести.
Граф встал из-за стола с легким поклоном:
— Дорогая, я должен немедленно ехать в Париж Прошу простить меня.
Анн-Мари подняла к нему свое чистое и тонкое овальное личико. Голубые глаза ее затуманились.
— Вы вернетесь к вечеру?
— Я останусь в Париже и вернусь завтра, если позволят дороги после трехдневных дождей.
— Понятно.
Графиня задумалась, и графу Генри на миг показалось, что она вновь собирается начать их нескончаемый спор, связывавший супругов крепче клятв, данных у алтаря, — спор, ставший неотделимым от их любви и поглощавший ее, а заодно и саму их жизнь, и даже их рассудок.
Вернее, ее рассудок, подумал граф Генри. Потому что сегодня, впервые за долгое время, он чувствовал себя хозяином собственного «я». Душа его крепко и неколебимо утвердилась в теле, и граф еще раз поклялся, что никогда не позволит опять вовлечь себя в тот странный, опасный и абсурдный мир сновидений и грез, в котором жена его пребывала все более долгие периоды времени и из которого, по мнению такого искусного психиатра, как доктор Мабеф, могла в один прекрасный день и вовсе не вернуться.
Но Анн-Мари промолчала. Прошлой ночью они дали друг другу клятву не говорить об этом в течение месяца. Целый месяц мира и покоя! Целый месяц они будут внимательны друг к другу и не скажут ни слова о той чудовищной вещи, что стоит между ними, — а там, глядишь, все как-нибудь и образуется.
Граф встал из-за стола с легким поклоном:
— Дорогая, я должен немедленно ехать в Париж Прошу простить меня.
Анн-Мари подняла к нему свое чистое и тонкое овальное личико. Голубые глаза ее затуманились.
— Вы вернетесь к вечеру?
— Я останусь в Париже и вернусь завтра, если позволят дороги после трехдневных дождей.
— Понятно.
Графиня задумалась, и графу Генри на миг показалось, что она вновь собирается начать их нескончаемый спор, связывавший супругов крепче клятв, данных у алтаря, — спор, ставший неотделимым от их любви и поглощавший ее, а заодно и саму их жизнь, и даже их рассудок.
Вернее, ее рассудок, подумал граф Генри. Потому что сегодня, впервые за долгое время, он чувствовал себя хозяином собственного «я». Душа его крепко и неколебимо утвердилась в теле, и граф еще раз поклялся, что никогда не позволит опять вовлечь себя в тот странный, опасный и абсурдный мир сновидений и грез, в котором жена его пребывала все более долгие периоды времени и из которого, по мнению такого искусного психиатра, как доктор Мабеф, могла в один прекрасный день и вовсе не вернуться.
Но Анн-Мари промолчала. Прошлой ночью они дали друг другу клятву не говорить об этом в течение месяца. Целый месяц мира и покоя! Целый месяц они будут внимательны друг к другу и не скажут ни слова о той чудовищной вещи, что стоит между ними, — а там, глядишь, все как-нибудь и образуется.