Потом подошла к стене Шеклета и сказала, прижимаясь к стене губами:
— Я тебе устрою, когда съеду. Устрою, понял? Выколю тебе глаза и заставлю подавиться ими. Слышишь меня, старое дерьмо?
Шеклет кашлял в своей спальне, хрипел и сипел, потом опять послышался звук спускаемой воды. Мэри вернулась в спальню, включила свет и остановилась, глядя на мертвого ребенка на полу.
Голова треснула и вдавилась внутрь, но крови не было, и мозги из черепа не текли. Кукла. Просто кукла. Она взяла куклу за ногу и отнесла ее в Райский Ящик в шкафу. Долго стояла и молча смотрела на всех этих сломанных кукол, и пульс бился в правом виске, и глаза Мэри остекленели, как зимний пруд.
Все они. Все они куклы. Резина и пластик с нарисованными глазами, Они не могут любить, потому что они не настоящие. Вот и ответ; и ее ошеломило, что она этого раньше не понимала. Как ни хотела она, чтобы они были настоящими, как ни рожала, как ни кормила, как ни любила, они были не настоящими. Она представляла их себе как плоть и кровь, да, так, но в конце концов предавала их смерти, потому что все время знала, что они — только резина и пластик.
Лорд Джек хочет ребенка. Сына. Он дал ей ребенка, а она потеряла этот дар. Если она придет к Лорду Джеку без ребенка, он ее отвергнет. Вот это и было посланием ее сна. Но тут была опасная течь, как трещина во времени. Ребенок Джека мертв. Она выдавила труп из своего тела в туалете на бензозаправке возле Балтимора, из живота, изрезанного стеклом и металлом.