Моролинги   ::   Дегтярев Максим

Сквозняк донес до меня его голос:

— Приблизительно полгода назад Эппель стал жаловаться, что стоит ему задремать, как на него наваливается один и тот же сон. Ему снилось, что он начинает молодеть… Как при обратной перемотке, быстро проносится юность, детство, потом все вокруг темнеет, он возвращается в лоно матери, становясь зародышем, и начинает таять в буквальном смысле слова — клетка за клеткой. Он исчезает так, будто и не существовал вовсе. Это хуже смерти, говорил он.

— Почему хуже? — удивился я.

— Забвение хуже смерти. Но ничто не забывается из того, что когда-либо существовало. Только обращенное время избавляет окончательно, навсегда, — сказал он уверенно, выкинул едва начатую сигарку и закрыл окно.

В комнате чувствовался запах табака. Я ему об этом намекнул, он снова приоткрыл окно.

— Пусть проветрится.

Гельман вернулся к столу. Я сказал:

— Все-таки я не совсем понял. Бенедикт боялся забвения тире исчезновения, или наоборот, хотел этого?

— Вы забыли еще об одном варианте, — ответил Гельман, направив на меня дужки очков как рога. — Он мог и хотеть и бояться. Собственно, эта амбивалентность и могла вызвать невроз. Более глубокие причины, к сожалению, остались для меня не ясны.

— Ну а предположения у вас есть?

Гельман с грустью посмотрел на приоткрытую створку. По-моему, он сожалел, что так быстро расстался с сигарой.

— Бенедикт был трудным пациентом, — он как бы оправдывался за то, что не в состоянии дать точный ответ.