JК
Наследники по прямой. Книга третья. :: Давыдов Вадим
Страница: 46 из 578- Поскольку вы теперь - полноправный участник проекта, думаю, посвятить вас в некоторые весьма интересные и невесёлые нюансы настоятельно необходимо. Кто же начнёт, господа?
– А позвольте мне? - Осоргин отложил салфетку.
– Пожалуйста, Вадим Викентьевич, - предложила Рэйчел и ласково улыбнулась сначала кавторангу, потом всем остальным, а потом, персонально, - Ладягину. Совершенно непостижимым образом вышло это у неё так непосредственно и мило, что Ладягин почувствовал - защищать эту женщину и всю эту уютную, удобную, яркую и всецело принадлежащую ей вселенную отныне станет для него делом принципа и чести. И приготовился внимательно слушать.
По мере того, как рассказ Осоргина, подкрепляемый точными замечаниями генерала, репликами Гурьева и пояснениями священника, подходил к своему завершению, Ладягин всё больше и больше мрачнел, впадая в глубокую задумчивость. Правда, от него не укрылась ни тревога, всё отчётливее читавшаяся во взгляде леди Рэйчел, ни то, что, кажется, мальчик нисколько не воспринимался участниками беседы в роли несмышлёного дитяти - наоборот, к нему обращались, воспринимая его абсолютно равноправным и равноосведомлённым. Всё это - как и сами перипетии поведанной Ладягину истории - было настолько необычно, что он не сразу понял, что его задумчивость и сосредоточенность кое-кем воспринимается, как испуг. До глубины души уязвлённый этим возможным предположением, он вскинулся, но натолкнулся на остужающий и понимающий взгляд невероятных, потрясающе серебряных глаз "шефа".
– Что ж, - проговорил Ладягин, когда рассказ окончился.
– А позвольте мне? - Осоргин отложил салфетку.
– Пожалуйста, Вадим Викентьевич, - предложила Рэйчел и ласково улыбнулась сначала кавторангу, потом всем остальным, а потом, персонально, - Ладягину. Совершенно непостижимым образом вышло это у неё так непосредственно и мило, что Ладягин почувствовал - защищать эту женщину и всю эту уютную, удобную, яркую и всецело принадлежащую ей вселенную отныне станет для него делом принципа и чести. И приготовился внимательно слушать.
По мере того, как рассказ Осоргина, подкрепляемый точными замечаниями генерала, репликами Гурьева и пояснениями священника, подходил к своему завершению, Ладягин всё больше и больше мрачнел, впадая в глубокую задумчивость. Правда, от него не укрылась ни тревога, всё отчётливее читавшаяся во взгляде леди Рэйчел, ни то, что, кажется, мальчик нисколько не воспринимался участниками беседы в роли несмышлёного дитяти - наоборот, к нему обращались, воспринимая его абсолютно равноправным и равноосведомлённым. Всё это - как и сами перипетии поведанной Ладягину истории - было настолько необычно, что он не сразу понял, что его задумчивость и сосредоточенность кое-кем воспринимается, как испуг. До глубины души уязвлённый этим возможным предположением, он вскинулся, но натолкнулся на остужающий и понимающий взгляд невероятных, потрясающе серебряных глаз "шефа".
– Что ж, - проговорил Ладягин, когда рассказ окончился.