JК
Кубинский зал :: Харрисон Колин
Страница: 128 из 686Речь шла о пакете новых малайских облигаций на сумму двести миллионов долларов и о том, как («Здесь и сейчас, ребята!…») можно повысить их кредитный рейтинг. В другой кабинке я разглядел двух крупных мужчин лет пятидесяти, одетых в превосходные костюмы и с мрачной сосредоточенностью рассматривавших на просвет рентгеновский снимок чьего-то коленного сустава. У одного из них на пальце поблескивал массивный золотой перстень национального футбольного чемпионата.
Тем временем из дымного полумрака зала ко мне шаркающей походкой приблизился дряхлый, необщительный официант, передававший заказы бармену – усталому и неразговорчивому, который молча делал свою работу и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на огромную картину с изображением черноглазой, совершенно голой красотки, томно вытянувшейся на одеялах. Не смотреть на эту картину, заключенную к тому же в тяжелую золотую раму, было положительно невозможно. Лицо обнаженной женщины казалось одновременно и строго-сдержанным, и порочным; вопреки времени, вопреки двухмерности холста, оно манило своим безмятежным покоем, переданным крупными мазками, всех вошедших – всех, кто побывал здесь за полтора столетия, и теперь в эту компанию попал и я. «Я знаю, чего ты хочешь», – говорили ее глаза, и мне стало неловко оттого, что я так на нее уставился. Стараясь справиться со смущением, я поднялся со своего места и подошел к пыльным книжным полкам на стене напротив бара.
Тем временем из дымного полумрака зала ко мне шаркающей походкой приблизился дряхлый, необщительный официант, передававший заказы бармену – усталому и неразговорчивому, который молча делал свою работу и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на огромную картину с изображением черноглазой, совершенно голой красотки, томно вытянувшейся на одеялах. Не смотреть на эту картину, заключенную к тому же в тяжелую золотую раму, было положительно невозможно. Лицо обнаженной женщины казалось одновременно и строго-сдержанным, и порочным; вопреки времени, вопреки двухмерности холста, оно манило своим безмятежным покоем, переданным крупными мазками, всех вошедших – всех, кто побывал здесь за полтора столетия, и теперь в эту компанию попал и я. «Я знаю, чего ты хочешь», – говорили ее глаза, и мне стало неловко оттого, что я так на нее уставился. Стараясь справиться со смущением, я поднялся со своего места и подошел к пыльным книжным полкам на стене напротив бара.