JК
Нет жизни никакой :: Твердов Антон
Страница: 43 из 418 — Ты на кого хвост поднимаешь, гнида?
— Откуда вы только взялись на мою голову, — вздохнул голубобородый и крепко хлопнул дверью.
— Ладно, — после того как голубобородого не стало, проговорил Никита. — Пойду я. Все равно ведь не отстанет. А если что — может и начальству настучать.
Крылатый наконец настиг попугая, зажал ему клюв обеими руками, выдохнул с облегчением и только тогда отозвался:
— Я ему настучу… Я ему, синерылому, глаз на жопу натяну. Тоже мне — бригадир. Прыщ на ровном месте.
Никита оглядел себя со всех сторон, безуспешно попытался пригладить топорщившиеся в разные стороны волосы и толкнул ногой дверь.
— Надоело мне здесь… хуже горькой редьки… — сказал он и вышел.
Одно из самых больших неудобств, которое испытал Степан Михайлович на своей попугайской шкуре, была невозможность связно выражать свои мысли. Сознание-то Турусова после паскудных фокусов крылатого никаких изменений не претерпело, чего никак нельзя было сказать обо всем остальном. Довольно-таки сносно Степан Михайлович мог произносить слова, содержащие букву «р», да и то не все. Только вот слово «Степа» выходило у него достаточно внятным.
Когда за Никитой закрылась дверь, крылатый наконец-то отпустил Степана Михайловича, и тот незамедлительно взлетел на постромки гамака, взъерошил перья и возмущенно заклекотал.
«Сволочи! — хотел прокричать Турусов.
— Откуда вы только взялись на мою голову, — вздохнул голубобородый и крепко хлопнул дверью.
— Ладно, — после того как голубобородого не стало, проговорил Никита. — Пойду я. Все равно ведь не отстанет. А если что — может и начальству настучать.
Крылатый наконец настиг попугая, зажал ему клюв обеими руками, выдохнул с облегчением и только тогда отозвался:
— Я ему настучу… Я ему, синерылому, глаз на жопу натяну. Тоже мне — бригадир. Прыщ на ровном месте.
Никита оглядел себя со всех сторон, безуспешно попытался пригладить топорщившиеся в разные стороны волосы и толкнул ногой дверь.
— Надоело мне здесь… хуже горькой редьки… — сказал он и вышел.
Одно из самых больших неудобств, которое испытал Степан Михайлович на своей попугайской шкуре, была невозможность связно выражать свои мысли. Сознание-то Турусова после паскудных фокусов крылатого никаких изменений не претерпело, чего никак нельзя было сказать обо всем остальном. Довольно-таки сносно Степан Михайлович мог произносить слова, содержащие букву «р», да и то не все. Только вот слово «Степа» выходило у него достаточно внятным.
Когда за Никитой закрылась дверь, крылатый наконец-то отпустил Степана Михайловича, и тот незамедлительно взлетел на постромки гамака, взъерошил перья и возмущенно заклекотал.
«Сволочи! — хотел прокричать Турусов.