JК
Обездоленный (пер.Н.Ачеркан) :: Ле Гуин Урсула
Страница: 454 из 474Шевек секунду стоял так же неподвижно, потом подошел к ней.
— Что случилось, Садик?
Девочка сказала:
— Шевек, можно, я сегодня останусь ночевать в комнате?
— Конечно. Но что случилось?
Продолговатое, тонкое лицо Садик дрогнуло и, казалось, распалось на кусочки.
— Меня в общежитии не любят, — сказала она пронзительным от напряжения голосом, но еще тише, чем раньше.
— Не любят тебя? То есть как это?
Они еще не касались друг друга. Она ответила ему с отчаянием и храбро:
— Потому что они не любят Синдикат, и Бедапа, и… и тебя. Они называют… Старшая сестра в общежитии говорит, что ты… что мы все пре… она говорит, мы предатели, — произнося это слово, девочка дернулась, как подстреленная, и Шевек подхватил ее и обнял. Она изо всех сил цеплялась за него, захлебываясь рыданиями. Она была такая большая, такая высокая, что Шевек уже не мог взять ее на руки. Он стоял, обняв ее, и гладил ее по голове. Поверх ее темной головки он взглянул на Бедапа глазами, полными слез, и сказал:
— Ничего, Бедап. Ты иди.
Бедапу не оставалось ничего другого, как уйти и оставить их там, мужчину и ребенка, в той единственной близости, которую он не мог разделить, в самой трудной и самой глубокой, в близости боли. То, что он ушел, не принесло ему ни чувства облегчения, ни чувства освобождения; скорее, он чувствовал себя бесполезным, уменьшившимся.
— Что случилось, Садик?
Девочка сказала:
— Шевек, можно, я сегодня останусь ночевать в комнате?
— Конечно. Но что случилось?
Продолговатое, тонкое лицо Садик дрогнуло и, казалось, распалось на кусочки.
— Меня в общежитии не любят, — сказала она пронзительным от напряжения голосом, но еще тише, чем раньше.
— Не любят тебя? То есть как это?
Они еще не касались друг друга. Она ответила ему с отчаянием и храбро:
— Потому что они не любят Синдикат, и Бедапа, и… и тебя. Они называют… Старшая сестра в общежитии говорит, что ты… что мы все пре… она говорит, мы предатели, — произнося это слово, девочка дернулась, как подстреленная, и Шевек подхватил ее и обнял. Она изо всех сил цеплялась за него, захлебываясь рыданиями. Она была такая большая, такая высокая, что Шевек уже не мог взять ее на руки. Он стоял, обняв ее, и гладил ее по голове. Поверх ее темной головки он взглянул на Бедапа глазами, полными слез, и сказал:
— Ничего, Бедап. Ты иди.
Бедапу не оставалось ничего другого, как уйти и оставить их там, мужчину и ребенка, в той единственной близости, которую он не мог разделить, в самой трудной и самой глубокой, в близости боли. То, что он ушел, не принесло ему ни чувства облегчения, ни чувства освобождения; скорее, он чувствовал себя бесполезным, уменьшившимся.