JК
Леди-бомж :: Истомина Дарья
Страница: 322 из 383Когда его вышвырнуло из кресла и оно падало на него, накрывая сверху, он сильно ударился коленом о литую каминную решетку, и коленная чашечка треснула, так что теперь он щеголял гипсовым наколенником и обходиться безпалки или костылей не мог. Что его больше всего и бесило.
Во время взрыва он кокнул свои обожаемые стеклышки и теперь носил большие очки в массивной оправе, которые ему не шли и в которых он становился похожим на филина. Лицо ему, конечно, отмыли, но из-за мелких порезов и ссадин он бриться не мог, и его возраст вдруг явственно обозначила густая, совершенно старческая неряшливая седая щетина, лишь кое-где пробитая рыжими волосиками. К тому же во время взрыва этого мощного дерьма его так долбануло волной и звуком, что он оглох. Почти начисто. Мне сказали: это что-то вроде контузии и пройдет со временем. Но пока ничего не проходило, и он орал так, словно командует парадом на Красной площади.
Я орать не могла, к тому же были вещи, о которых не стоило громыхать на весь дом, чтобы слышали посторонние.
Он это сразу же сообразил, и мы стали переписываться, используя блокнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.
В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: «За что и зачем ты меня вышибал?»
«Спящий в гробе — мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!» — ответил он.
«Не виляй!»
«Меня „заказали“».
«Кто?»
«Еще не знаю. Есть „братки“. Есть другие. Много».
«Я с тобой. Всегда».
«Зачем?»
«Идиот!» — написала я.
— Дура! — заорал он.
Во время взрыва он кокнул свои обожаемые стеклышки и теперь носил большие очки в массивной оправе, которые ему не шли и в которых он становился похожим на филина. Лицо ему, конечно, отмыли, но из-за мелких порезов и ссадин он бриться не мог, и его возраст вдруг явственно обозначила густая, совершенно старческая неряшливая седая щетина, лишь кое-где пробитая рыжими волосиками. К тому же во время взрыва этого мощного дерьма его так долбануло волной и звуком, что он оглох. Почти начисто. Мне сказали: это что-то вроде контузии и пройдет со временем. Но пока ничего не проходило, и он орал так, словно командует парадом на Красной площади.
Я орать не могла, к тому же были вещи, о которых не стоило громыхать на весь дом, чтобы слышали посторонние.
Он это сразу же сообразил, и мы стали переписываться, используя блокнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.
В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: «За что и зачем ты меня вышибал?»
«Спящий в гробе — мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!» — ответил он.
«Не виляй!»
«Меня „заказали“».
«Кто?»
«Еще не знаю. Есть „братки“. Есть другие. Много».
«Я с тобой. Всегда».
«Зачем?»
«Идиот!» — написала я.
— Дура! — заорал он.