Старший недовольно брови хмурит, младший едва заметно левым уголком рта ухмыляется.
Петрович, нервно теребя вожжи, смотрел то на всадников, то на мокрый, обвисший лошадиный хвост.
— Здравствуй, Захарий, — вымолвил он наконец, запинаясь.
— Чего надо? — спросил в ответ старший из всадников.
— В Катино мы перебираемся, — сказал Петрович. — Конец, стало быть, нашему Долгому.
— С дороги, что ли, сбились, — усмехнулся Захарий.
Петрович тяжко вздохнул.
— Торопимся мы, Захарий. Вчера к нам в Долгое отряд приходил. Комиссар сказал, что ежели в три дня не поставим двадцать молодых парней под ружье в Красную Армию, то все мы будем считаться пособниками бандитов и село наше сожгут. А где ж нам для них солдат сыскать? Кто уже у них, кто к атаману ушел, кто неизвестно куда подался. Вот, — Петрович, откинув руку, указал за спину. — Вот — все, кто остался.
Захарий покачал головой то ли с сочувствием, то ли с осуждением.
— Так что ж ты им этого не объяснил?
Петрович безнадежно махнул рукой.
— Поди поговори с ними. Ихний комиссар мне в бороду наганом тычет да орет: «У меня приказ!» А коли, говорит, все ваши парни к бандитам сбежали, так, стало быть, и вы есть бандитские прихвостни, которым не будет ни жалости, ни снисхождения.
Захарий хмыкнул, неопределенно как-то.
— И что же вы все свои хозяйства побросали, дома оставили? А скот как же?
— Какой там скот, после всех реквизиций в деревне только три клячи и осталось.