Пла   ::   Замятин Евгений Иванович

Грузные, медленные, похожие на возвращающихся из стада, отягощенных молоком коров, карбаса шли назад в становище - сдавать селедку в магазин, еще живую валить ее в чаны, засыпать солью.

- Эй, Фомич, у вас сколько? - мокрый, белозубый, пьяный, счастливый кричал Цыбин с берега вниз.

- Пудиков триста е-есть!

- Не допрыгнешь! У нас с Клаусом за пятьсот перевалила-а!

Где-то вдали, - а может, и тут же, рядом, Цыбину как во сне мелькнула Анна, у ней на пальце было серебряное кольцо, она что-то протягивала в руке - должно быть, хлеб, Цыбин отмахивался: "Некогда, не надо..." И снова греб в карбасе, снова нагибался с сетью, пил теплую воду, вытягивал тяжелый, веселый груз. С соседней шлюпки кричали: "Гляди, ребята, кит, кит!"

Над темной гладью поднялся белый водяной столб, но Цыбин даже не повернул головы - кит для него сейчас был куда меньше селедки.

Селедка продержалась в губе почти четверо суток. Потом вдруг засвежело, подула моряна, тучи пошли все ходчей, в какие-нибудь полчаса запарусили все небо, и селедка прочно села на дно. Только тут все почуяли, что выбились из сил, подняли якоря и по ветру побежали назад, к дому.

Лов был такой, какого не бывало давно. На бот Клауса пало больше тысячи пудов. Клаус отсчитал Цыбину двадцать червонцев. Это была ела - это была его, Цыбина, ела!

Цыбин шел домой. В лицо, в глаза било косым холодным дождем, но он ничего не чуял, кроме елы, кроме зажатых в левом кармане денег, кроме счастливого, накрывающего с головой сна.

Дома он ничего не стал есть, не раздеваясь, бухнулся на кровать и заснул. Во сне он улыбался.