Повесть о Монахе и Безбожнике   ::   Перемолотов Владимир

Как не терзало прогрессора искушение усесться рядом с высшими сановниками Империи, он не поддался ему, и скромно встал в простенке, рассматривая Императора. Выглядел тот здоровым, только вот невооруженным глазом было видно, что на душе у него черная тоска.

Если б он мог прямо в глаза сказать эти слова самому Мовсию, то тот наверняка бы согласился с ним. Отчаяние, что владело Императором, не саднило, словно свежая рана, а напоминало о себе привычной тупой болью, к которой требовалось относиться со смирением. Он бы и терпел безропотно, если б знал, что это воля Кархи, но как раз в этом уверенности у него не было. Оттого испытываемая им боль прочно связалась с унижением. Он ощущал его как камень, заполнивший грудь. Появившись там, глыба стояла твердо, и об нее разбивались все волны ярости, что поднимались в его душе за последние дни.

"Смирение, смирение....", - повторял он себе, но волны все вздымались и бешено колотили в появившейся в груди камень..

А он был крепок.

Перед своими людьми Император не показывал растерянности, но перед самим собой он не мог не признаться, что не знает, что делать дальше. Два голоса, что поселились в его голове, дергали его в разные стороны и поэтому потихоньку, день за днем он сползал в состояние близкое к панике, когда решения принимаются одно за другим и ненужность их очевидна уже через мгновение. От понимания этого он злился все больше и больше. А ведь отгадка вполне могла лежать на поверхности....

- Так что же там все-таки есть? - Мовсий повернулся к Иркону. Альригийцы?

- Я не знаю, государь...