Приговоренный   ::   Прашкевич Геннадий

Конечно, ошибка не исключалась — прикосновение человека в темных очках могло быть чистой случайностью, но лучше перестраховаться, для меня это всегда было законом.

Сменить одежду! — вот что следовало сделать немедленно.

Я мог это сделать в одном из магазинчиков, разбежавшихся по периметру зала, но я сказал себе — не торопись. И злился, разглядывая витрины с жареным миндалем, с апельсинами, с тряпьем и оптикой, злился, обходя парикмахерские и бары — в шумной толпе я никак не мог почувствовать себя одиноким.

Сидеть на привязи…

Меня переполняло холодное бешенство.

Когда-то Беллингер — писатель, которого я сам опекал, — сказал мне: ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником. Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не хотел, что меня могут водить два подонка.

Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят — я никуда не исчез.

Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул в узкий коридорчик служебного отделения, — он заканчивался тупиком.

Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без таблички…

Дверь вдруг открылась.

Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:

— Вы кого-то ищете?

— Дженкинса, — пробормотал я.