Рука Оберона   ::   Желязны Роджер

Я закрыл глаза, чтобы присоединиться к ней в темноте, чтобы вспомнить на короткий миг мир, где первенствовали иные средства общения, чем световые волны. И тогда я понял, что она была права насчет моего голоса. Почему я так тяжело затопал ногами, едва была высказана мысль о долге? Я люблю быть уважаемым за доброту, чистоту благородство и великодушие, когда я заслуживаю их, иногда даже когда не заслуживаю, точно так же, как всякий другой человек. Что же тогда беспокоило меня в представлении о долге перед Эмбером? Ничего. В чем же тогда дело?

Отец?

У меня не было больше перед ним никаких обязательств, меньше всего долговых.

В конечном счете именно он был в ответе за нынешнее положение дел. Он наплодил нас, не установив надлежащего порядка наследования, он был менее, чем добр ко всем нашим матерям и ожидал нашей преданности и поддержки.

Он выделял среди нас любимчиков и, фактически, настраивал нас друг против друга. А потом он ввязался по глупости во что-то, с чем не мог справиться, и оставил королевство в разброде. Зигмунд Фрейд давным-давно обезопасил меня от любых нормальных, обобщенных чувств негодования, которые могли бы действовать внутри семейной ячейки. На этой почве мне нечего злиться.

Другое дело — факты. Я не любил отца не просто потому, что он не дал мне никакой причины любить его: воистину он, казалось, трудился в ином направлении. Я понял, что именно это и беспокоило меня в представлении о долге: объект его.