Седьмая часть тьмы   ::   Щепетнёв Василий

— Где наш ефрейтор? — бодро спросил капитан. — Вот он, голубчик. Ничего, натура наша, русская. Поправится, даст Бог, оборет недуг. Как же, братец, тебя угораздило?

Ефрейтор, полусонный после обезболивающей блокады, непонимающе смотрел на них, но пальцы, цепко сжавшие край одеяла, выдавал его страх. Неужели припишут самострел?

— Да ведь… Шел, а она… Германец… — сумбурно начал оправдываться он.

— Ты, братец, постарайся вспомнить получше. А то нехорошо получается. Себя задерживаешь, и товарища, — капитан кивнул на лежавшего у дальней стены. — Ему и тебе поскорее нужно в госпиталь, каждый час дорог, а ты, понимаешь, германцем закрываешься.

— Ваше благородие, Христом-Богом клянусь, не виноватый я!

— Клясться грех, голубчик. Да тебя никто ни в чем и не винит. Мы ведь понимаем, рана тяжелая, вот ты и напутал. Напутал-апутал, признайся. Свои в тебя стреляли, свои. Вот и скажи, кто.

— Ваше благородие, ну откуда мне знать, кто стрелял. В спину ведь. Я… а она…

— Ты уж напрягись, голубчик. Ни с того, ни с сего в спину не стреляют.

— Не могу грех на душу брать, ваше благородие. Не видел я, а наговаривать как можно.

— Похвально. В самом деле, похвально. Но ты, голубчик, что думаешь — скажешь нам, и мы того сразу в оборот? Нет, мы проверим, семь раз проверим, а потом еще семь.

— Ваше благородие… — но пальцы разжались. Не по его душу пришли.

— Я тебя понимаю, по-христиански понимаю — прости врага своего, подставь другую щеку.