JК
Семнадцать мгновений Вейдера :: Alma
Страница: 148 из 763И – о, ужас! – здесь лектор, обычно убелённый сединами пожилой рыцарь или, что чаще всего, классная дама, чья карьера на, так сказать, «боевом» поприще не сложилась в виду неприспособленности к жизни в полевых условиях, состояния здоровья, педагогического призвания, хватался за сердце и закатывал глаза: «Ваш парень ещё и очень обстоятельно излагает пути возможного реформирования республиканского аппарата управления. Не его ума это дело! Да ещё и весьма… гмм… нелестно отзывается об уважаемых господах сенаторах…». Далее следовали настоятельные просьбы повлиять на «несомненно, очень одарённого, очень отзывчивого, но…» несколько «не от мира сего» падавана Энекина Скайуокера. Оби-Ван краснел, топтался на месте, обещал «повлиять». Энекин в ответ смеялся и пожимал плечами:
«Учитель, неужели демократия состоит в том, чтобы в ответ на явную подлость прикрыть один глаз? Вы посмотрите на наших сенаторов. Этот враль – кроме как говорить громкие слова, ничего не умеет, этот – казнокрад, третий с утра поругался с женой – какая уж тут политика, у четвёртого язва…».
«И что? Разве все такие? Тебе прекрасно известно, Энекин, что я доверяю политикам не более, а, быть может, даже менее твоего, но откуда, скажи на милость, в тебе эта способность видеть всегда и во всём только негативное?»
В ответ театральный взмах длинных ресниц, выражающий само смирение:
«А, по-моему, учитель, это вы забыли снять розовые очки».
Это уже Энекин-юноша, смотревший на Оби-Вана с высоты своего роста чуть снисходительно. Он одновременно мог быть жёстким, порой даже жестоким, ироничным реалистом, когда требовалось обратить внимание Кеноби на события, происходящие за стенами Храма, и упрямым, но романтичным, даже с каким-то лёгким намёком на поэтичность, идеалистом, когда предметом спора становилось толкование запредельных философских категорий.
«Учитель, неужели демократия состоит в том, чтобы в ответ на явную подлость прикрыть один глаз? Вы посмотрите на наших сенаторов. Этот враль – кроме как говорить громкие слова, ничего не умеет, этот – казнокрад, третий с утра поругался с женой – какая уж тут политика, у четвёртого язва…».
«И что? Разве все такие? Тебе прекрасно известно, Энекин, что я доверяю политикам не более, а, быть может, даже менее твоего, но откуда, скажи на милость, в тебе эта способность видеть всегда и во всём только негативное?»
В ответ театральный взмах длинных ресниц, выражающий само смирение:
«А, по-моему, учитель, это вы забыли снять розовые очки».
Это уже Энекин-юноша, смотревший на Оби-Вана с высоты своего роста чуть снисходительно. Он одновременно мог быть жёстким, порой даже жестоким, ироничным реалистом, когда требовалось обратить внимание Кеноби на события, происходящие за стенами Храма, и упрямым, но романтичным, даже с каким-то лёгким намёком на поэтичность, идеалистом, когда предметом спора становилось толкование запредельных философских категорий.