Страница:
2 из 69
И суперменистый Сытов, пресыщенный женским вниманием, преуспевающий и холодный, не обалдел бы тогда на улице Горького от ее кофейной загадочности и не поплелся бы за ней, как завороженный. Она дотронулась до его светлых, почти белых волос.
Утро набирало силу. Стали видны бревенчатые стены избы и грубая мебель. В углу белела печка, которая, когда ее топили, превращалась в преисподнюю, и Кэт хохотала, подбрасывая дрова, чувствуя себя черным чертом-палачом. Господи, как хорошо! Они одни наконец, и вместе. А еще вчера их душила Mоcквa.
Сытов позвонил ей на работу, в детский сад. Когда Даша, тоже нянечка, крикнула: «Кать, тебя!» – она испугалась. Он никогда не звонил на работу, только в общежитие.
– Ты? – выдохнула она, потому что звонить ей, кроме него, было некому во всем белом свете.
– Беби, – загудел его бас, от которого у нее привычно подгибались колени и начинало ныть в животе, – у меня маленькая неприятность, которая для нас может обернуться большой приятностью. Умерла моя грэндмазе, неродная.
– Кто умер? – у Кэт задрожал голос.
– Баба Шура, беби! Короче, хоронить некому. Через час жду тебя на нашем месте. Три часа езды, небольшая формальность с погребением и вечный рай в избушке на курьих ножках. У меня отпуск на три дня. Ферштейн?
– Ага! – Кэт положила трубку и заплакала. Она всегда немного плакала, если кто-то умирал. Вот жила в избушке баба Шура, брэнд... нет, мэндвазе, и вчера умерла. А хоронить некому, кроме неродного Сытова. Если Кэт умрет, ее тоже будет некому хоронить, кроме Сытова.
|< Пред. 1 2 3 4 5 След. >|