JК
Там, где лес не растет :: Семенова Мария Васильевна
Страница: 59 из 84Летел над роскошными лугами и нетающим снегом какой-то горной страны, которую в жизни своей никогда не видел и видеть не мог… Вообще-то он догадывался, откуда могли забрести в его память эти разверзающиеся долины, плывущие внизу облака и ледяные пики вдали, – но догадывался позже, наяву, вспоминая приснившееся, а во сне он ничему не удивлялся, ни о чём не тревожился…
Просто летел и летел, даже не задумываясь, зачем и куда…
Его разбудило негромкое ворчание Торона, на которое он привык просыпаться, как на тревожный сполух [25] : мгновенно и полностью. К ворчанию еле слышно примешивался скулящий, жалобный человеческий голос.
– Яви милость, добрый господин мой… Вели своему благородному зверю убрать зубы с моей руки…
Ночи в канун дня Рождения Мира стоят не больно прозрачные, но фонарь, горевший на корме, бросал на тележку сколько-то света, и Коренга сумел рассмотреть говорившего. Вернее, его руку, ловко протянувшуюся к тележке из-под чуть приподнятой лодки. Эта рука почти достигла внутреннего рундучка, где Коренга хранил материны сухарики, когда её перехватил пёс. Впрочем, в ладони не было оружия, угрозы спящему хозяину она не несла, покушаясь лишь на имущество. Поэтому челюсти, способные раздробить человеческие кости в кровавый кисель, сжались ровно настолько, чтобы схваченный воришка не мог ни вырваться, ни доделать задуманное.
Так вот, значит, что унюхал там давеча бдительный пёс!.. Не хлеб и подавно не колбасу. Коренга заглянул под опрокинутый борт и увидел широко распахнутые, перепуганные глаза.
– Не выдавай меня им, добрый господин мой… Накажи как угодно, только не выдавай…
Коренга, выдернутый несчастным крадуном из блаженного и яркого сна, вообще-то испытывал искушение именно так с ним и поступить. У лесного народа воровство было делом почти неслыханным.
Просто летел и летел, даже не задумываясь, зачем и куда…
Его разбудило негромкое ворчание Торона, на которое он привык просыпаться, как на тревожный сполух [25] : мгновенно и полностью. К ворчанию еле слышно примешивался скулящий, жалобный человеческий голос.
– Яви милость, добрый господин мой… Вели своему благородному зверю убрать зубы с моей руки…
Ночи в канун дня Рождения Мира стоят не больно прозрачные, но фонарь, горевший на корме, бросал на тележку сколько-то света, и Коренга сумел рассмотреть говорившего. Вернее, его руку, ловко протянувшуюся к тележке из-под чуть приподнятой лодки. Эта рука почти достигла внутреннего рундучка, где Коренга хранил материны сухарики, когда её перехватил пёс. Впрочем, в ладони не было оружия, угрозы спящему хозяину она не несла, покушаясь лишь на имущество. Поэтому челюсти, способные раздробить человеческие кости в кровавый кисель, сжались ровно настолько, чтобы схваченный воришка не мог ни вырваться, ни доделать задуманное.
Так вот, значит, что унюхал там давеча бдительный пёс!.. Не хлеб и подавно не колбасу. Коренга заглянул под опрокинутый борт и увидел широко распахнутые, перепуганные глаза.
– Не выдавай меня им, добрый господин мой… Накажи как угодно, только не выдавай…
Коренга, выдернутый несчастным крадуном из блаженного и яркого сна, вообще-то испытывал искушение именно так с ним и поступить. У лесного народа воровство было делом почти неслыханным.