JК
Темный замысел :: Фармер Филип Хосе
Страница: 62 из 540Зарубите себе на носу – ради серьезного дела я могу собирать любое дерьмо.
– Да вы грубиянка!
– Конечно. Но если вы – мужчина, а не одуванчик, то должны быть таким же. Впрочем, в этой стране могут быть другие порядки. Слишком много цивилизации…
– Как мы здесь изменились, – он говорил медленно и горько. – Не всегда, правда, к лучшему. Если бы мне в 1893 году сказали, что я буду выслушивать от женщины, – не проститутки или фабричной девчонки, а от женщины из общества – грубые непристойности и мятежный…
– А вы чего хотели? Восхищенного сюсюканья? – резко бросила она.
– Позвольте, я закончу: и мятежный суфражистский вздор.
Если бы мне сказали, что это нисколько не поразит и не оскорбит меня, я бы назвал того человека лжецом. Но век живи, век учись… вернее, – умри и учись.
Он замолчал и посмотрел на нее. У Джил дернулся уголок рта, глаза сузились.
– Стоило бы как следует отделать вас… но мне тут жить. Что ж, перетерплю.
– Вы совершенно не поняли меня. Я сказал: век живи, век учись. Я уже не Давид Шварц образца 1893 года. Думаю, что и вы не та Джил Галбира… когда вы умерли?
– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем.
Они продолжали путь в молчании. У Джил на плече лежал бамбуковый посох, к которому она подвесила чашу. Шварц показал на ручей, бравший начало от горного водопада. Меж двух холмов он разливался в крошечное озерцо. Посередине в лодке застыл человек с бамбуковой удочкой в руках. Ей показалось, что рыбак похож на японца.
– Ваш сосед, – произнес Шварц.
– Да вы грубиянка!
– Конечно. Но если вы – мужчина, а не одуванчик, то должны быть таким же. Впрочем, в этой стране могут быть другие порядки. Слишком много цивилизации…
– Как мы здесь изменились, – он говорил медленно и горько. – Не всегда, правда, к лучшему. Если бы мне в 1893 году сказали, что я буду выслушивать от женщины, – не проститутки или фабричной девчонки, а от женщины из общества – грубые непристойности и мятежный…
– А вы чего хотели? Восхищенного сюсюканья? – резко бросила она.
– Позвольте, я закончу: и мятежный суфражистский вздор.
Если бы мне сказали, что это нисколько не поразит и не оскорбит меня, я бы назвал того человека лжецом. Но век живи, век учись… вернее, – умри и учись.
Он замолчал и посмотрел на нее. У Джил дернулся уголок рта, глаза сузились.
– Стоило бы как следует отделать вас… но мне тут жить. Что ж, перетерплю.
– Вы совершенно не поняли меня. Я сказал: век живи, век учись. Я уже не Давид Шварц образца 1893 года. Думаю, что и вы не та Джил Галбира… когда вы умерли?
– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем.
Они продолжали путь в молчании. У Джил на плече лежал бамбуковый посох, к которому она подвесила чашу. Шварц показал на ручей, бравший начало от горного водопада. Меж двух холмов он разливался в крошечное озерцо. Посередине в лодке застыл человек с бамбуковой удочкой в руках. Ей показалось, что рыбак похож на японца.
– Ваш сосед, – произнес Шварц.