JК
Не верь, не бойся, не проси или Машина смерти :: Устинов Сергей
Страница: 101 из 349Еще две рюмки упали с грохотом на пол, прежде чем она отыскала зажигалку и прикурила, распространив вокруг кисло-сладкий запах марихуаны. Потом она наконец увидела меня. Мысли в ее глазах было не больше, чем у лепного лебедя из подъезда.
Будучи совершенно не уверен, что мои слова доходят до ее сознания, я пробормотал:
— Простите за вторжение... В такой день... Примите, как говорится, соболезнования...
Жизни в ее лице не прибавилось, но она хрипло поинтересовалась:
— Ты кто такой?
— У нас с Владимиром Григорьевичем были кое-какие дела, — ответил я туманно.
И тут она вдруг разрыдалась. Теперь лицо ее перекосила отвратительная гримаса, она плакала громко и зло, слезы текли по щекам пополам с тушью и пудрой.
— Дела-а-а, — захлебывалась она плачем и дымом. — Со всеми у Ступы были дела-а-а!... А у меня что? У меня-то что, а?!
Порыдав еще, она так же внезапно успокоилась. Загасила окурок в остатках салата. Утерла лицо рукавом пеньюара, оставив на том и другом грязные разводы, после чего безразлично сообщила:
— Все дела теперь у Рикошета. Иди к Рикошету.
Я стоял, судорожно прикидывая, как продолжить эту увлекательную беседу, когда за моей спиной раздались грузные шаги. Обернувшись, я увидел перед собой весьма неприятную морду. Кирпича эта морда не просила — она сама была словно кирпич: обожженная до красноты и такая же твердая. Взгляд был холодный и тяжелый, как ломик. Практически без посредства шеи морда крепилась на широких покатых плечах, цереходящих в мощный торс штангиста-тяжеловеса.
Будучи совершенно не уверен, что мои слова доходят до ее сознания, я пробормотал:
— Простите за вторжение... В такой день... Примите, как говорится, соболезнования...
Жизни в ее лице не прибавилось, но она хрипло поинтересовалась:
— Ты кто такой?
— У нас с Владимиром Григорьевичем были кое-какие дела, — ответил я туманно.
И тут она вдруг разрыдалась. Теперь лицо ее перекосила отвратительная гримаса, она плакала громко и зло, слезы текли по щекам пополам с тушью и пудрой.
— Дела-а-а, — захлебывалась она плачем и дымом. — Со всеми у Ступы были дела-а-а!... А у меня что? У меня-то что, а?!
Порыдав еще, она так же внезапно успокоилась. Загасила окурок в остатках салата. Утерла лицо рукавом пеньюара, оставив на том и другом грязные разводы, после чего безразлично сообщила:
— Все дела теперь у Рикошета. Иди к Рикошету.
Я стоял, судорожно прикидывая, как продолжить эту увлекательную беседу, когда за моей спиной раздались грузные шаги. Обернувшись, я увидел перед собой весьма неприятную морду. Кирпича эта морда не просила — она сама была словно кирпич: обожженная до красноты и такая же твердая. Взгляд был холодный и тяжелый, как ломик. Практически без посредства шеи морда крепилась на широких покатых плечах, цереходящих в мощный торс штангиста-тяжеловеса.