Три рассказа о Гэллегере   ::   Каттнер Генри

Процедура продолжалась недолго, нужные кривые выделились легко. Это была матрица вокального таланта Фиреса, огромного таланта.

Дед скептически смотрел, как Гэллегер настраивает аппарат, надевает на головы шлемы и включает машину. Вновь засветились лампы, запели провода. Потом все стихло.

- Получилось? Можно мне посмотреть?

- Нужно время для проявления, - без зазрения совести солгал Гэллегер. Он не хотел петь в присутствии Фиреса. - Как будет готово, я принесу их вам.

- Чудесно! - Сверкнули белые зубы. - Всегда к вашим услугам, amigo[3]!

Фирес вышел. Гэллегер сел и выжидательно уставился в стену. Ничего. Только немного болела голова.

- Уже готово? - спросил дед.

- Да. До-ре-ми-фа-со...

- Чего?

- Сиди тихо.

- Сбрендил, это уж точно.

- "Смейся, паяц, над разбитой любовью!" - дико завыл Гэллегер срывающимся голосом. - О, черт!

- "Слава, слава, аллилуйя! - с готовностью поддержал дед. - Слава, слава, аллилуйя!"

- "Смейся, паяц..." - еще раз попытался Гэллегер.

- "И дух его живет средь нас!" - проблеял дед, душа любого общества. - Когда я был молод, то неплохо подпевал. Давай попробуем дуэтом. Ты знаешь "Фрэнки и Джонни"?

Гэллегер едва сдержался, чтобы не разрыдаться. Окинув старика ледяным взглядом, он прошел на кухню и открыл банку с пивом. Холодная жидкость с мятным привкусом освежила его, но не ободрила. Петь он не мог. Во всяком случае так, как Фирес. Машина просто-напросто не работала.