JК
Ночью в дождь... :: Колбергс Андрис Леонидович
Страница: 306 из 311Совсем свежий холмик… Не зная, как помочь его близким, я каждый месяц посылал им немного денег. Значит, этот вонючий тип все время обманывал меня? — Наркевич повышает голос и рассекает воздух указательным пальцем. — А если так, то я спрашиваю: на каком основании вы здесь?
За ошибки приходится платить. Сейчас я пожалею, что своевременно не сказал: «Одевайтесь, идемте!»
— Вы знакомы с Винартом Кирмужем?
— Да.
— Вот поэтому я и нахожусь здесь.
«Только ежемесячно проценты, которые полагаются по наследству, но когда их переводят в рубли, то получается не очень много», — говорил Петерис Цепс о доходах Алексиса Грунского. Вот откуда «Граф Кеглевич» и «проценты по наследству».
Наркевич унизился передо мной, и теперь его прорвало огромным и бурным потоком слез бессилия, который способен снести дамбы, выйти из берегов и смыть легкие постройки. Наркевич не привык к поражениям даже задним числом. Теперь он обвиняет всех — общество, в котором такой Грунский мог процветать, милицию, которая таких грунских не вылавливает. Раза три или четыре профессор прерывает свою страстную речь и спрашивает меня, знаю ли я, кто он и где работает.
И странно — постепенно он действительно вырастает в моих глазах, становится больше и значительнее, а я чувствую себя, как подпасок, которого отчитывают.
Кажется, об убийстве Грунского он даже не подозревает.
За ошибки приходится платить. Сейчас я пожалею, что своевременно не сказал: «Одевайтесь, идемте!»
— Вы знакомы с Винартом Кирмужем?
— Да.
— Вот поэтому я и нахожусь здесь.
«Только ежемесячно проценты, которые полагаются по наследству, но когда их переводят в рубли, то получается не очень много», — говорил Петерис Цепс о доходах Алексиса Грунского. Вот откуда «Граф Кеглевич» и «проценты по наследству».
Наркевич унизился передо мной, и теперь его прорвало огромным и бурным потоком слез бессилия, который способен снести дамбы, выйти из берегов и смыть легкие постройки. Наркевич не привык к поражениям даже задним числом. Теперь он обвиняет всех — общество, в котором такой Грунский мог процветать, милицию, которая таких грунских не вылавливает. Раза три или четыре профессор прерывает свою страстную речь и спрашивает меня, знаю ли я, кто он и где работает.
И странно — постепенно он действительно вырастает в моих глазах, становится больше и значительнее, а я чувствую себя, как подпасок, которого отчитывают.
Кажется, об убийстве Грунского он даже не подозревает.