Воля павших   ::   Верещагин Олег

Полон снегом и болью

Каждый проклятый метр…

И еще:

Добрая, красивая страна —

Храбрые, доверчивые люди —

Снова криком заходиться будет,

Палачам грифоньим отдана…

Там было еще много их –стихов, написанных в 60-х, 70-х, 80-х и 90-х годах прошлого века. Не всегда понятных. Я не очень люблю стихи как стихи. Я и эти читал с пятого на десятое. Но почему-то у меня возникало странное ощущение – мой дед не сумасшедший. Он…

Я повернулся, отложив блокнот. Дед, стоящий у стены крепости со странным названием Крентана, смотрел на меня с черно-белого снимка. И – неожиданно для себя – я спросил:

– Дед, ты кто? А?

* * *



«„Верность – это ограниченность со знаком плюс", – сказал он, прежде чем мы его расстреляли. Я не уверен в себе, а это плохо. Может быть, это потому, что я всегда привык чувствовать за собою мощь своей страны – и в фашистском тылу, и в джунглях Индокитая, и в Египте. Здесь этого нет».

Я отложил второй блокнот. За окнами было темно, но меня это мало колебало. Второй блокнот оказался чем-то вроде дневника. «Вроде», – потому что тут не было хронологического изложения событий, имен тоже почти не встречалось, да и самих событий не было как таковых. Дед – аккуратным, очень разборчивым почерком – излагал обрывки своих мыслей, записанные на какой-то войне. Я не мог понять – какой, и это раздражало и злило.

Я не нашел ключей от сейфа. Магнитофона и проектора – тоже, а фотографии в пакетах оказались почти такими же, как на стенах. Они ничего не проясняли, только больше запутывали. «Архив» писался глаголицей – какие-то сводки, ведомости, рапорты… Я вспотел как мышь.