О женщине моей   ::   Сибирцев Сергей

И, о чудо, - Господи! Я точно изголодавшийся студент, охваченный волшебной плотской горячкой, вдруг ощущаю вливающуюся нестерпимую негу желания, - негу жизни!

И чтоб не погибнуть в этом угарном плотском жаре, меня с восточной гаремной умелостью ненавязчиво остужают...

Остужает - ее чуть волнистый, сказочно прохладный с терпкой выемкой пупка живот, остужают и волнующиеся, словно прохладные упругие водопадные струи, бедра.

И во все это охлаждающее великолепие я отчаянно медлительно погружаюсь и погружаюсь, - меня в точности обнимают волглые пенистые ручьи шампанского...

И мерзкая самоубийственная липкая столичная ночь растворяется, преображаясь в небывалое экзотическое путешествие в пряно-прохладительный сад бесконечной страсти и неги...

В изморозные промозглые ночевания осенние, когда центрального отопления ждешь как манны небесной, и в постель залазишь, точно в остуженную сырую берлогу, волшебное тело моей единственной и златопенной служило (и служит!) мне (именно мне!) совсем иную службу: знойную, пышущую устойчивым каминным уютом, напрочь прибирающую мою зубную и мышечную непритворную дрожь-озябшесть.

И, согревшись, я вновь чувствую в себе мужика-богатыря, готового хоть в сей миг согрешить и согреть собою свою единственную, которая, обвивши всего меня со всем сладким бесстыдством почивает, видя в сновидениях дальние заморские пляжи...

И я запросто шевелю ее минуту назад егозливыми хулиганскими пальчиками, проникающими без спросу, черт знает в какие интимные запределы в мгновения наших обоюдных молодоженных шалостей.