Банк   ::   Данилов Всеволод

Когда-то за порнуху из института исключили. Вот с тех пор и числит себя мучеником прежнего режима.

— Салабон ты. — Жукович все не отводил жадных глаз от Подлесного, который в свою очередь с неменяющимся лицом, не моргая всматривался в подрагивающего от возбуждения Жуковича. — Выросли на готовеньком. Теперь все хаханьки. Так вот хочу представить — главный как раз тихарь-порнографист, виртуоз искусствоведческой экспертизы. Сколько лет, сколько зим. Ну хоть теперь-то, через пятнадцать лет, глаза в глаза, — порнография «Лолита» или нет?

— И тогда не читал, и теперь недосуг. А команды выполнять всегда был обучен. Надо было вас прихватить под любым предлогом — и прихватили.

— За что? За что надо-то?! За то, что пацаны книжки печатали? Да и не антисоветские даже. Просто неиздававшиеся — Зайцев, Платонов, Набоков, и подкалымливали? Да ты и теперь-то этих фамилий не упомнишь. И за это всей громадой навалились. Не бо-бо по земле-то после этого ходить?

— Использовалась множительная аппаратура, что было запрещено.

— Э-э, мужики, брэк! — попытался вмешаться Астахов. Ситуация становилась неуправляемой, но Забелин медлил вмешиваться, заинтригованный происходящим.

— Да вот они, ксероксы твои! На всех углах! — закричал, брызгая слюной, Жукович. — Ну, хорошо. Нас, отсидевших, исключенных, ты уж списал. Но Женька? Жека Карасев? Пацан семнадцатилетний, что из окна выбросился? Он-то по ночам не приходит?!

— Прежде всего, Жукович, у меня крепкий сон.