Один год   ::   Герман Юрий Павлович

– Да брось!

– Точно! Он сам мне рассказал, а он нынче врать вовсе бросил…

Разлив портвейн в две рюмки, Окошкин пригубил и издал горлом стонущийи несколько даже воркующий звук.

– Чудесная вещь! – сказал он. – Ароматная, легкая. Я слышал, будто английские лорды эту самую штуку тяпают по рюмочке после обеда и стоит она у них огромные фунты стерлингов. А у нас бутылка семь рублей – довольно-таки дешево.

Ханин молчал задумавшись. Они грызли миндальное печенье. Окошкин снял наконец фуражку, побродил по комнате и спросил, что пишет Лапшин.

– Здорово бодрые письма пишет, – со вздохом сказал Ханин. – Наверное, вполне поправился. Ты разве не получал?

– Открытку, – несколько обиженно сказал Окошкин. – Он всегда мне почему-то накоротке пишет…

И вышел в коридор. Ханин полистал свою рукопись, достучал прерванную фразу. Скрипнула дверь, Окошкин сообщил, что Антропов, оказывается, тоже в отпуску.

– А зачем он тебе? – удивился Давид Львович.

– Да нервы у меня, понимаете? Организм совершенно расшатался…

– Неужели?

– Смеетесь все…

Перелистывая свою рукопись, Ханин не заметил, что Васька разулся и лег на кровать Лапшина. Он лежал, заложив руки под голову и задрав ноги в вишневых носках. Лицо у него было грустное, он глядел в потолок и вздыхал.

– Чего, Окошкин? – спросил Ханин. – Худо вроде бы тебе?

– Худо, Давид Львович, – виновато сказал Окошкин, – верите ли, пропадаю…

– Ну уж и пропадаешь?

– Да заели! – крикнул Василий Никандрович.