Если палач умирает один раз, то отступник с этого момента и до конца жизни будет умирать много раз. Вся его жизнь будет сплошным умиранием, он будет гибнуть каждый день, каждое мгновение. Это растянутые во времени сумерки, судороги и агония. Точку в этой агонии поставит только настоящая смерть. Фактически это означает, что отступник перестает быть человеком. И для палачей, и для рабов он не существует. Его просто нет. Он невозможен в этом мире, где есть только хозяева и жертвы. Он — никто. И мир — не для него. Но таких мало. Мало, кто отказывается от выбора.
— Ничего себе игрушки! И что… действительно такая игра есть? — шеф недоверчиво косил на Романа из-под ладони, прикрывавшей глаза. — Или это забава твоего воображения?
— Да черт ее разберет, — нахмурился Роман. — Вроде бы впрямь есть — я ведь о ней знаю откуда-то. Не придумывал я ничего. А может, приснилась она мне. До этого рассказа я о ней ведать не ведал. Откуда взялась — честное слово, Андрей Митрофаныч, не знаю, хоть убейте меня!
— Ну и ладно, бог с ней, с игрой, — закрыл тему шеф. — Детишки сейчас и не в такое играют. Не говорю уже об их родителях… А в этот… как его… «Дирижабль» ты сходи, непременно сходи, — шеф совсем расслабился, полулежа в громоздком начальственном кресле и закрыв глаза.
— Хорошо, Андрей Митрофаныч. Я могу идти?
— Да, ступай. Что-то в голове у меня сегодня звенит с утра… Нет, постой… Сядь. Хочу тебя спросить. Ты только не пугайся сразу.