Господи, да все они тогда - и он сам, и юный Шарль, и все рыцари, которых он знал, и все клирики, не исключая Реми - простобредили походом в Святую Землю, битвами... с маврами... Если бы понимали они, какого благословенного противника знавали они в течение веков, великодушного и вежественного, как мало они его ценили... Но они ничего не знали тогда, пятнадцать лет назад, когда ад вырвался на землю, не знали, что благородным воинским канонам отныне пришел конец, и уповали на сочиненную папой молитву: "De furore tartarorum libere nos, Domine".
От ужаса адского избави нас, Господи...
От ужаса татарского...
Бедный Людовик! Как он мечтал сразиться с маврами! И как он кончил...
Но это было не худшее, что могло с ним случиться.
- Мавры, - продолжал Реми, - как ни погрязли они в поклонстве Магомету и Бафомету, суть истинные рыцари и с пленниками обращаются достойно. А эти дикари самых низкородных ремесленников содержат лучше нас... Или вот этот рифмоплет из Мена со своим романом...
Странно было слышать подобные речи из уст священнослужителя, хотя бы и принадлежавшего некогда к воинствующей церкви. Но тут Альфонс был с ним согласен. Тем более, что угодивший в фавор сочинитель бесконечного "Романа о Великом Хане" своим лизоблюдством вызывал презрение и одновременно зависть у пленников из самых разных сословий.
Но тут огонь в очах Реми погас, он опустил голову.
- Впрочем, что взять с жалкого писаки, когда сам наместник Святого Петра променял Константинов Дар на ханский ярлык...