Мы катались по ресторанам, дешевым публичным домам. А то и просто гуляли в московских парках, загребая ногами желтую листву и читали друг другу стихи. Он мне свои, я ему Северянина и свои. Так проходила последняя осень.
- Ты изрядный поэт, Дима, - говорил я после бутылки "Клико". Артиллерист Толстой бросил армию и стал большим писателем. Забрось свои портупеи и пиши стихи. Хочешь, езжай в мою усадьбу, благо она не продана, затворись там, как Пушкин в Болдине, и только пиши. А я тебе буду изредка присылать провизию и блядушек. Ты хоть записываешь свои стихи, бестолковый?
- Не-а... Почти никогда. К чему? Вот еще, слушай...
И опять читал. Он много читал. Запомнилось же немногое. Обрывки. Как жаль!
Я вошел осторожно
В засыпающий сад.
Мне на ухо тревожно
Зашептал листопад...
Я помню наизусть только несколько его стихотворений, которые буквально заставил его надиктовать на карандаш. Записав, я выучил их наизусть. И теперь помню
...Алейников, брат мой Алейников, жив ли ты? Где ты? Что с тобой?"
x x x
- Покажи, - Козлов достал из кобуры наган и протянул Ковалеву, кивнув в сторону смущенно улыбавшегося подпоручика Резухи. - А то он не верит.
- Не верит, говоришь, - Ковалев взял наган, секунду подумал, сунул его в карман галифе. - Пойдем.
Офицеры вышли в большой внутренний двор бывшей гимназии. Одна сторона его периметра представляла собой глухой кирпичный забор.